В прошлой своей религии Павел превыше всего ставил исполнение Закона; и теперь можно ощутить, как он борется с наследием Закона – и не всегда побеждает. В его послании к римским христианам можно прочесть, что Закон приносит на землю грех и гнев Божий – и тем не менее он свят.[160] Больше всего поражают неоднократные заверения Павла, что традиционное для иудеев обрезание гениталий ничего не значит само по себе, если не исполнять заповедей Божьих. Не мог же он не читать в ТаНаХе, что обрезание и есть одна из Божьих заповедей? Похоже, проблема Закона, хорошего и дурного, стояла для него еще более остро, чем для самого Иисуса – так же, как пятнадцать веков спустя для Мартина Лютера, и неудивительно, что второй религиозный реформатор так высоко ценил первого. Однако это кажущееся противоречие можно объяснить полнотой его драматического переживания на дороге в Дамаск: он отверг нечто хорошее – свое иудейское наследие – ради несравненно лучшего – Христа. Встреча лицом к лицу с Христом – более надежный способ стать «праведником»: слово, однокоренное с глаголом «дикайюн», «быть праведным» или, в прославленном протестантском истолковании XVI века, «быть оправданным». Библеист Эд Сандерс выразил это ощущение благодати, приходящей извне, ярким неологизмом «оправедниться» – воссоединиться с Богом.[161] Адам, первый человек, пал так низко, что никакой закон не спасал людей от греха, пронизавшего все области их жизни; ни Адам, ни его потомки, как остро ни ощущали они изгнание из рая и мерзостность своего нынешнего существования, не могли «оправедниться» собственными усилиями. Только Христос в силах исправить причиненный ущерб, и основная мысль Павлова благовестия – указание на Христа и необходимость верить в него: только через Христа можем мы достичь спасения и вечной жизни. Эту мысль Павел выражает удачно найденным пророческим изречением из ТаНаХа: «Открывается правда Божия из веры в веру, как написано: праведный верою жив будет».[162]

Итак, чтобы «оправедниться», Закон не нужен; однако для Павла невыносима мысль, что Закон должен совершенно исчезнуть. Его должны соблюдать даже «оправеднившиеся», чтобы тем проявить послушание Христу, обязательное как для иудеев, так и для не-иудеев.[163] Послушание – навязчивая тема, к которой Павел возвращается снова и снова. Последователей Христа он сравнивает с рабами, женами, должниками, младшими сыновьям, сонаследниками; отношение верующего к Христу может стать настолько близким, что Павел говорит о нем в терминах поглощения одной личности другой – не случайно одно из его характеристических выражений, о том, что верующие находятся «во Христе». Все это тем более удивительно, если учесть, что отправная точка его веры – конкретная личность, жившая совсем недавно, а не какая-нибудь абстрактная платоновская Высшая Душа. Однако Павел проповедует Иисуса таким, каким встретил его сам, – как трансцендентное существо, стоящее над миром, чья земная жизнь вторична по сравнению с тем, что принесла человечеству его смерть. Он указывает на катастрофу, вызванную непослушанием Адама, и на победу Христа над этой катастрофой: «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут».[164]

Все верующие получили новую жизнь во Христе, и все стали членами одной общины – церкви. Слово «церковь» Павел уже использует в двух смыслах: как местные общины последователей Христа – и как единое тело, объединяющее их всех в их отношении к Христу. Церковь существует везде, где проходят собрания верующих, завершаемые общей трапезой, в которой Павел видит отзвук и воспоминание о действиях Иисуса Христа на Тайной вечере.[165] Вся Церковь объединена крещением – ритуалом, проводящимся раз в жизни, при котором вступающий в нее омывается в воде. Ничто другое не в силах утвердить единство последователей Христа, поскольку они чрезвычайно разнообразны – иудеи и неиудеи, рабы и свободные, мужчины и женщины – а кроме того, различаются и по дарам (charismata), которые дает им Бог. «Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом».[166]

Теперь, помимо «Бога» и «Христа», мы слышим о третьем элементе – «Духе». Это слово было знакомо любому иудею по первым же строкам ТаНаХа, где мы читаем, что до завершения творения «земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою».[167] Павел об этом Духе говорит постоянно, и возникает вопрос, как же он относится к Христу, – вопрос, занимавший церковь на протяжении пяти последующих столетий, причем найденные тогда ответы признаны далеко не всеми. Однако ни Павел, ни общины, к которым он писал, по всей видимости, не видели в этом вопросе проблемы: если спросить их об этом – они, без сомнения, ответили бы, что просто стараются описать открывшуюся им реальность. Так, одной из причин появления Первого послания к Коринфянам стало то, что, по мнению Павла, коринфские христиане воплощали в жизнь открывшиеся им тайны Духа неприличным и опасным образом: он посылает им развернутое предупреждение на эту тему (1 Кор 14), особенно сурово обрушиваясь на практику экстатического говорения непонятными «языками». Дух извергает на общину свои силы и чудеса, проявлявшиеся и во впечатляющих представлениях (как говорение языками), и в повседневности. Порой Дух вселял в сердца верующих молитвы столь углубленные, что для выражения их не хватало слов – оставалось лишь глубоко вздыхать; а порой использовал людей как куклы чревовещателя, восклицая через них: «Авва!», так что это обращение Иисуса к Отцу становилось их собственным.[168] В одном из первых эпизодов Книги Деяний (2:1–13) мы видим, как Дух охватил и заставил во всеуслышание вещать на неизвестных языках восстановленное сообщество двенадцати апостолов: произошло это на иудейском празднике, у эллинизированных иудеев, носившем название Пятидесятницы. Восемнадцать столетий спустя христиане вспомнили о первой Пятидесятнице Церкви и создали из нее нечто новое (см. с. 1001–1002).

Войти в мир богословских представлений Павла – все равно что запрыгнуть на крутящуюся карусель: не так уж важно, откуда начинать. В его посланиях перед нами открывается серия ярких картин, изображающих, как действует христианская община и что она собой представляет; однако не стоит забывать, что это – лишь один из возможных взглядов на христианскую общину. Павел проявляет до странности мало интереса к жизни и учению ее основателя – все свое внимание он посвящает его смерти, Воскресению и месту этих событий в Божьем замысле. Личность, живущая во Христе, уже не принадлежит себе. Любовь, общение, причастие Христу всех связывают воедино: эти отношения превосходят обычные человеческие связи – брачные и родственные узы, социальную иерархию; последние сохраняются лишь потому, что они неважны для будущего века. В дальнейшем мы увидим, что христианская община могла выглядеть и совсем иначе.

В своем творческом развитии идей Иисуса Павел был не одинок. Некоторые очень похожие темы можно обнаружить в Четвертом Евангелии, от Иоанна, написанном, как полагают, намного позже трех синоптических евангелий, – на рубеже I и II веков. Возможно, в нем следует видеть плодотворные размышления над традицией, созданной синоптиками.[169] У Иоанна содержится много новой информации об Иисусе, которую мы не находим у Марка, Матфея и Луки. По-видимому, он искренне старается дополнить начертанную ими картину жизни Иисуса; однако это не главная цель Иоанна, и сообщаемые им сведения служат иным задачам, чем у синоптиков. С самого начала он изображает Иисуса, который, согласно величественному вступительному гимну, уже полностью тождествен предвечному Слову, обитающему с Богом; и все повествование Евангелия от Иоанна не что иное, как прославление этой фигуры, как до креста, так и после. Иисус у Иоанна в своих величественных речах (их семь – по числу дней творения) начиная со слов «Я есмь» описывает себя самыми грандиозными метафорами. Он – Хлеб, Свет, Дверь, Пастырь, Воскресение и Жизнь, Путь, Истина и Жизнь, Вино.[170] Снова и снова он именует себя Сыном Божьим: у синоптиков Иисус так называет себя лишь раз, да и то намеком, хотя они часто вкладывают такое именование в уста других.[171] Иоанновский Христос мало говорит о прощении врагов – важная тема у синоптиков. Его заявления о себе для тех, кто их не принимал, могли показаться нестерпимо высокомерными; можно было подумать, что это голос одержимого. Дух, о котором говорит Павел, также постоянно присутствует в этом евангелии, начиная с того, как Иоанн Креститель видит, что он сходит на Иисуса при крещении в Иордане.[172]