В Иерусалиме, в огромной церкви Святой Гробницы, постройка которой была начата Константином, совершались богослужения, призванные как бы провести паломников, рука об руку с Иисусом Христом, через события его страданий в Иерусалиме, его распятия и воскресения. Уже в 380-х годах иерусалимская литургия была сложной и утонченной – такой мы встречаем ее в записках Эгерии, экзотической гостьи, приехавшей в Святой Град с другого конца Ойкумены, с западного берега Испании, из одной из первых в Западной Европе женских монашеских общин (нам повезло, что единственный экземпляр ее рассказа об этом путешествии, записанного для сестер-монахинь, был найден в Италии в 1884 году).[387] Любопытно: из рассказа Эгерии следует, что церковные власти почти не напоминали верующим о других событиях жизни Иисуса, более положительно связывающих его со старым Иерусалимом, – с его введением в Храм в отроческом возрасте или с изгнанием из Храма менял. Литургические напоминания об этих событиях могли бы дать иудеям нежелательный повод для споров, а кроме того, подорвали бы доверие к одному из явным образом исполнившихся предсказаний Спасителя – о том, что от Храма не останется камня на камне.[388] И в последующие столетия это молчание продолжалось, а место былого Храма оставалось пустынным; реабилитировали его лишь последователи пророка Мухаммада (см. с. 281–286).

Согласно Евангелию от Луки, Богоматерь, узнав о своей беременности, воспела хвалебную песнь Богу, который низлагает сильных с престолов и богатящихся отпускает ни с чем.[389] Но теперь христианство сделалось религией сильных мира сего и, по всей видимости, входило во все более тесный союз с высшей знатью. Власть в греко-римском мире обитала в городах. Христиане, понимая это, сделали города центрами собственной власти: постепенно они создали унифицированную иерархическую систему епископств, возглавляемых митрополитами – правящими епископами, возглавляющими христианские общины метрополий. И в Римской, и в Греческой церквах это настолько вошло в обычай, что, когда в VI веке и позже Рим начал посылать миссионеров в Северную Европу, новым епископам советовали селиться в главном городе обращенной страны, там основывать свою базу и по его названию брать себе титул – хотя городов как таковых у северных варваров не было.

Даже во II веке, задолго до союза с Константином, апологеты и богословы Логоса свидетельствовали о стремлении христиан выражать свою веру в терминах повсеместно распространенной классической греческой культуры (см. с. 163–167). Постепенно Латинская и Греческая церкви настолько отождествили себя с греко-римским миром, что еще на памяти наших старших современников, через пятнадцать веков после смерти последнего императора Западной Римской империи, мальчишки и девчонки зубрили в школе латынь – без нее нельзя было и надеяться попасть в оба ведущих английских университета.

Правление Константина стало ключевой точкой этой необыкновенной культурной саги. Историк Евсевий Кесарийский настолько отождествил цели Константина с Божьими, что в Риме видел кульминацию человеческой истории, последнюю ее стадию перед концом мира. Забылись все надежды на тысячелетнее царство святых; Евсевий связывал их с Книгой Откровения, которой не доверял, и видел в них пагубную ложь. Куда с большим уважением этот церковный историк относился к великим латинским историкам прошлого, к Тациту и Светонию. Сам по себе город Рим для него значил немного, и его историей Евсевий интересовался мало; совсем иное дело – империя, которой, по его ощущению, было отведено великое место в Божьем замысле.[390]

Важно отметить: имперское христианство приняло и политическое разделение страны надвое, установленное его злейшим врагом Диоклетианом, который расщепил империю на западную и восточную части, проведя границу по Балканам, и отделение Северной Африки и Египта. В Европе эта граница, почти без изменений, и по сей день разделяет католическое и православное сообщества – проходит она даже по родственным славянским народам! Более того, церковь начала использовать административный термин, введенный Диоклетианом для обозначения двенадцати округов империи: диоцез. В Западной латинской церкви это слово стало означать территорию, находящуюся под властью епископа. В церквах православной традиции диоцезом называется территория целой группы епископов, подчиняющихся определенному митрополиту или патриарху, например патриарху Антиохийскому или епископу Константинопольскому, который ныне именуется Вселенским патриархом. Область, подвластная одному епископу, у православных именуется словом, которое на Западе означает гораздо более мелкую пастырскую единицу, подчиняющуюся священнику: парохия, то есть приход. На Западе имеется и синоним диоцеза – латинское слово sedes, означающее престол.

Новый словарь отражает тот факт, что роль епископа теперь радикально изменилась: он перестал быть вождем маленькой, тесно спаянной группки людей, численностью немногим больше многодетной семьи. Именно такие «малые группы» описывают пастырские послания (см. с. 143–144), объясняя, как епископ должен руководить своим народом; однако теперь все совершенно переменилось. Церковь объединилась с империей, а епископы волей-неволей (но по большей части без особого протеста) сделались чем-то вроде государственных чиновников. Менее столетия назад в числе обвинений, выдвинутых против епископа Павла Самосатского, звучало и такое: он, мол, восседает на своем престоле, «словно царь мира» – а теперь так поступали все.[391] Образ епископа, который не только служит литургию, но и, сидя посреди церкви, учительно вещает о вопросах веры и разрешает повседневные споры прихожан, настолько укрепился в западной христианской мысли, что церковь присвоила себе и второе латинское слово, означающее «стул» или «кресло» – кафедра, прежде связанное лишь с преподавателями высшей школы, и нарекла им ту городскую церковь, где чаще всего восседал епископ – кафедральный собор. Церковные здания, в которые стекалась паства, теперь отражали роль епископов как политиков и государственных деятелей: свой внешний вид церкви заимствовали не у языческих храмов классической античности, не предназначенных для больших собраний и, в любом случае, вызывающих нежелательные ассоциации с идолослужением, но у светских административных зданий.

В качестве модели церковные архитекторы выбрали приемную во дворце светского правителя, по этой ассоциации названную базиликой (царской). Как правило, это был прямоугольный зал, достаточно большой, чтобы вместить многочисленных прихожан; войдя в двери в одной из длинных стен, посетитель оказывался перед троном правителя или местного магистрата, нередко частично скрытым от глаз полукруглой апсидой. Интересно, что в привычную форму базилики христиане внесли два серьезных изменения. Один из их древнейших примеров мы и по сей день видим в римской церкви Святого Константина, ныне – Святого Иоанна Латеранского; ярко представлены они и в чуть более поздней паре равенских базилик, посвященных святому Аполлинарию; всего же таких церквей не счесть. Единообразный архитектурный план применялся по всей империи и даже за ее пределами – например, в ранних эфиопских церквах. Первое христианское нововведение состояло в том, чтобы везде, где только возможно, «ориентировать» церкви, т. е. располагать их длинные стены с запада на восток так, чтобы апсида с евхаристическим престолом, или алтарем, и креслом епископа за ним располагалась в восточной части здания. В Библии мы встречаем множество указаний, предлагающих верующим ориентироваться на восток: от восточного входа в Эдемский сад, ведущего к древу жизни (Быт 3:24), до ангела из Откр 7:2, который восходит от востока и открывает безопасный путь избранным; однако едва ли все они, вместе взятые, привели бы к такому архитектурному решению, если бы не тот простой факт, что солнце встает на востоке – из века в век и совершенно независимо от Библии. Во-вторых, вход в христианскую базилику располагался не в длинной стене, а в короткой, западной, напротив апсиды. Верующие входили в храм – и взоры их мгновенно обращались к важнейшей его части: епископскому престолу и алтарю, возможно, хранящему в себе останки какого-либо прославленного мученика.