Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Новая столица Римской империи

Самым поразительным знаком приверженности Константина новой вере стало, пожалуй, основание новой имперской столицы. Город Рим не вызывал у Константина теплых чувств. Император, по-видимому, даже не бывал в нем после победы у Мильвийского моста: он считал, что от этого города одни неприятности. Правящий римский класс не симпатизировал христианской вере и крепко держался за свои старинные храмы; да и сам облик древнего города нелегко было изменить новыми монументальными постройками в честь новоприобретенных императорских друзей.[375] Вот почему Константин обратил взор на восточный край империи, дабы создать там город, который станет его личной собственностью и в то же время символом победы над Лицинием, тетрархом Востока.[376] Он думал о том, чтобы отыскать и заново отстроить Трою, родной город Энея, легендарного основателя Рима, – но отверг эту мысль из-за слишком тесно связанных с Троей языческих ассоциаций.[377] В конце концов Константин выбрал старинный город, занимающий стратегическую позицию при входе в Черное море и, таким образом, главенствующий над торговыми путями, ведущими на запад и на восток, – Византион. Этот город он переименовал, дав ему собственное имя, как поступали в подражание Александру и прежние императоры – так Византион стал Константинополем. Однако прежнее имя сохранилось, преобразившись в ученой латыни в Византий. Так зародилась новая идентичность Восточной Римской империи, так родилось название, которое носила она следующую тысячу лет и под которым стала известна истории – Византия.[378] Однако для бесчисленных жителей Восточного Средиземноморья, как в это тысячелетие, так и после него, Константинополь стал просто Городом или Царь-градом – городом-владыкой, средоточием их жизни, религии и надежд.

Константин увеличил Византий вчетверо: хотя ни одно из воздвигнутых им зданий не дошло до наших дней, известно, что Великий дворец императоров находился на одном месте со своей постройки в 330 году и до смерти последнего императора в 1453 году. Новый Рим отражал новое положение религий: все веры равны, но христианство равнее других. Традиционная религия отступила на задний план: первое место на сцене заняли величественные, пышно украшенные храмы христиан. Была в их числе церковь, где Константин собирался поместить останки всех двенадцати апостолов, а затем завещать похоронить себя с ними рядом – и это ясно говорит нам о том, как видел он теперь свою роль в жизни церкви; впрочем, гробы рядом с его гробом остались чисто символическими, ибо останки апостолов до Константиновых дней не сохранились.[379] Церкви нового города по большей части не были приходскими. Подобно тому как современные им языческие храмы строились в честь какого-либо божества или памятного события, – эти церкви возводились в честь того или иного святого или аспекта христианской святости. Одна из величайших церквей, поблизости от императорского дворца, носила имя Агиа-Ирина – «Святой Мир». Но скоро сын Константина возвел рядом с ней еще более роскошный храм, получивший имя Агиа-София – «Святая Премудрость», и этому-то храму, как мы увидим далее, суждена была особая роль в истории христианства. Таким образом, церковная жизнь в новом городе с самого начала строилась по принципу календарных посещений то одного, то другого храма, и характерной особенностью богослужений в этом городе стали процессии священнослужителей. Жизнь в Константинополе напоминала бесконечное паломничество.[380]

Новый расцвет Иерусалима

Ревностное стремление Константина «присвоить» прошлое христианства и приспособить его к имперским целям принесло еще один плод – знаменательное предприятие, весьма подкрепившее растущий интерес христиан к реликвиям и святым местам: восстановление христианской Святой Земли с центром в Иерусалиме.[381] Со времени прискорбного века мятежей и разрушения Иерусалима в 66 году н. э. Палестина оставалась задворками империи. Былой Иерусалим превратился в римский городок под названием Элия Капитолина с величественными развалинами на месте Храма и скромным числом вернувшихся сюда жителей-христиан. В середине правления Константина провинциальной тишине и захолустности этого местечка настал конец, к большому удовольствию амбициозного иерусалимского епископа Макария, желавшего, чтобы истинной родине христианства воздавались положенные почести. Очевидно, на великом Никейском соборе в 325 году епископ умелой саморекламой привлек внимание императора. Домой он вернулся вооруженный приказом начать дорогостоящее церковное строительство: только на подготовку к строительным мероприятиям средств было выделено вдвое больше, чем ушло в свое время на главный официальный храм Капитолины, возведенный Адрианом (см. с. 128). Епископ отыскал точное место распятия Христа и гробницу, где лежал Спаситель. Возможно, впрочем, что о том, где происходили эти события, существовало непрерывное христианское предание, так что особых поисков и не потребовалось.[382] Куда сомнительнее другая история: вскоре после объявления о строительстве Иерусалимской церкви был найден крест – тот самый, на котором распяли Христа; и четверть века спустя другой иерусалимский епископ, Кирилл, связал это открытие с несомненным историческим событием – официальным визитом в Иерусалим в 327 году матери Константина, вдовствующей императрицы Елены.

Быть может, Елена и не находила Крест (по крайней мере, ее современники об этом молчат), однако ее появление в Иерусалиме было знаменательно с точки зрения императорской семьи, желающей продемонстрировать христианское благочестие перед лицом внезапных и необъяснимых смертей жены и старшего сына императора, и жизненно важно для Иерусалимской церкви, поскольку тем самым она официально утвердилась в роли мирового паломнического центра. Впрочем, прошло еще почти сто лет, прежде чем паломничества в Иерусалим получили широкое распространение: отчасти из-за дороговизны, отчасти из-за того, что далеко не все христиане стремились к путешествиям или мечтали побывать именно в Иерусалиме. О перестройке Иерусалима Евсевий отзывается сдержанно, а в последние годы жизни даже допускает ядовитое замечание: мол, «думать, что прежняя столица палестинских иудеев есть град Божий, не только невежественно, но и неблагочестиво: вот мнение, обличающее крайнюю скудость ума!» – слова довольно рискованные, учитывая энтузиазм высокопоставленных покровителей иерусалимского проекта.[383] Стоит вспомнить, что Евсевий был епископом соседнего палестинского города Кесарии и митрополитом (председательствующим епископом) всей Палестины; едва ли его могли радовать археологические удачи младшего коллеги и все, что за ними последовало. То же настроение слышится в замечаниях некоторых иных видных фигур IV века, таких различных, как блестящий проповедник Иоанн Златоуст, ученый Иероним и монах-богослов Григорий Нисский. Последний после неудачного путешествия в Иерусалим ворчливо замечал: видно, сторонники паломничества полагают, что Дух Святой можно обрести только в Иерусалиме, а до Каппадокии, родины Григория, он добраться не может.[384]

Индустрия паломничеств в Святой Град

Однако для большинства людей все именно так и было. Скепсис интеллектуалов едва ли мог противостоять страстному желанию тысяч простых верующих обрести исключительную, гарантированную святость, исцеление, утешение. Так и происходило, по принципу «самосбывающегося пророчества», когда толпы паломников начали заполнять Иерусалим к радости менеджеров индустрии развлечений Святого Града и торговцев христианскими сувенирами.[385] Особенно успешно шла торговля щепками от Креста. Прежде обычным христианским символом Христа была рыба – из-за того, что греческое слово, обозначающее рыбу, «ихтюс», можно расшифровать как акростих из начальных букв греческой фразы «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель» (или какого-либо подобного благочестивого выражения). Но теперь этому символу пришлось отступить не только перед имперской монограммой «хи-ро» (сокращенное «Христос»), но и перед Крестом. До Константина кресты в христианском искусстве, за пределами текстов, почти не использовались; теперь же мотив креста появляется даже в украшениях.[386] Паломничества, до поры игравшие в христианстве относительно скромную роль, теперь становятся едва ли не главным занятием благочестивых верующих. Жизнь иудаизма в свое время вращалась вокруг одного великого паломничества – в Иерусалим. Для христианина Иерусалим стал лишь самой яркой звездой в растущем созвездии святых мест. Святыни приходят и уходят – но некоторые из них, как Иерусалим на Востоке или Рим на Западе, за все прошедшие века не утратили своей притягательности для верующих.

вернуться

375

О том, чего достиг Константин в Риме, см. с. 303–305.

вернуться

376

E.D.Hunt, “Constantine and Jerusalem”, JEH, 48 (1997), 405–424, at 409.

вернуться

377

Herrin, 5.

вернуться

378

См. H.C.Evans (ed.), Byzantium: Faith and Power (1261–1557) (New Haven and London, 2004), 5, 523, комментарии см. на с. 495.

вернуться

379

Goodman, 548.

вернуться

380

Stringer, 65–66.

вернуться

381

Прекрасный рассказ об этом событии и его последствиях мы находим в: Hunt, “Constantine and Jerusalem”, and E.D.Hunt, Holy Land Pilgrimage in the Later Roman Empire, ad 312–460 (Oxford, 1984), особенно главы 1 и 2. Об археологии Константиновского Иерусалима см.: J.Murphy O’Connor, The Holy Land: An Oxford Archaeological Guide (Oxford, 1980), особенно 49–61.

вернуться

382

C.Morris, The Sepulchre of Christ and the Medieval West from the Beginning to 1600, (Oxford, 2005), 28–31.

вернуться

383

P.Walker, Holy City, Holy Places? Christian Attitudes to Jerusalem and the Holy Land in the Fourth Century (Oxford, 1990), особенно 371.

вернуться

384

О Григории и Иерониме: B.Bitton-Ashkelony, Encountering the Sacred: The Debate on Christian Pilgrimage in Late Antiquity (Berkeley and London, 2005), главы 1 и 2, особенно с. 52.

вернуться

385

О постепенном росте популярности паломничеств в Иерусалим и смешанных мотивах паломников см.: C.Mango, “The Pilgrim’s Motivation”, in E.Dassmann and J.Engemann (eds.), Akten des XII. Internationalen Kongresses für Christliche Archäologie (2 vols. And Register, Münster, 1995), I, 1–9.

вернуться

386

F.M.Young, “Prelude: Jesus Christ, Foundation of Christianity”, in Mitchell and Young (eds.), 1–35, at 5; о крестах в текстах в форме «ставрограмм» (изображений креста) см.: L.W.Hurtado, The Earliest Christian Artifacts: Manuscripts and Christian Origins (Grand Rapids, 2006), esp. 135–136, 139, 151–154.

58
{"b":"626834","o":1}