Непримиримые ригористы от Ипполита до Доната снова и снова проигрывали спор и превращались в маргиналов – и это вполне естественно, ибо с самого своего рождения (или, по крайней мере, с первых лет, описанных в Книге Деяний) Церковь обладала поистине ненасытным аппетитом на новообращенных. Если бы пуристам удалось навязать церкви свои жесткие моральные стандарты – в ней попросту никого бы не осталось. Но было ли какое-то решение, кроме раскола, для тех, кто хотел большего? Желание отделиться, не прерывая религиозного общения с основной массой христиан, различимо уже в III веке, еще до Константинова обращения, многих христиан заставшего врасплох. Нелегкие отношения между монашеством и общедоступной церковью объясняются отчасти и происхождением монашества из тех же краев, что и гностицизм: с восточных и южных границ Римской империи, из Египта и Сирии. Более того: основание первых монашеских общин относится к тому же периоду, что и появление у христианства нового соперника, манихейства, с его презрением к материальному и телесному. Знаменитые аскетические подвиги христианских монахов (см. с. 229–232), быть может, представляли собой повторение подобных же духовных подвигов индуистских святых, посредством манихейства перенесенных на Запад, в христианский мир.

Существует текст под названием Деяния Фомы: он находился где-то на границах приемлемости для ортодоксального христианства вплоть до XVI века, когда Тридентский собор осудил его (по собственным меркам, справедливо) как еретический. Текст рассказывает о жизни Фомы, одного из первых апостолов Христа; однако содержание его показывает, что создан он намного позднее жизни Фомы и даже так называемого Евангелия от Фомы (см. с. 102), не ранее начала III века. Однако, как и Евангелие от Фомы, датируемое концом I века, этот текст принадлежит к корпусу христианской гностической литературы и написан, по всей видимости, в Сирии, в то же самое время, когда другой сирийский уроженец Татиан превозносил жизнь в аскезе и воздержании (см. с. 204–205). В описаниях приключений Фомы во время его проповеди в Индии мы встречаем настойчивое требование безбрачия: первый успех апостола состоял в том, что он убедил двух новобрачных воздерживаться от сексуальных отношений. В другой раз его красноречивые инвективы против «грязи совокупления» привели к тому, что жена одного местного князя перестала спать с мужем, приводя ему причины, вполне эквивалентные всем известной «головной боли».[396] Свидетельства о возникновении аскетического, мироотрицающего настроя как в этой книге, так и в сочинениях Татиана относятся к тому же времени, что и первые сообщения об установлении института безбрачия в христианской общине. И это тоже впервые произошло в Сирии. Группы энтузиастов, именовавших себя Сынами (или Дочерями) Завета, приносили обеты бедности и непорочности; однако, в отличие от гностиков, они не отделяли себя от остальных – напротив, посвящали свою жизнь служению другим христианам под руководством местного епископа. В Сирийской церкви институт Сынов Завета сохранялся несколько столетий, наравне с уже сложившимся монашеством.[397]

В Египте первые монашеские общины выросли на столь же неоднозначной почве. Стоит отметить: крупнейшее известное нам собрание гностической литературы из Наг-Хаммади вышло из монашеской общины IV столетия. Египет особенно подходил для ухода от мира благодаря особенностям своей географии: узкая полоса плодородной земли вдоль Нила и необъятные просторы пустынь за ней упрощали «уход от цивилизации в пустыню» в самом буквальном смысле. Именно здесь к концу III столетия монашеское движение впервые прочно связало себя с епископской церковью и оставило сообщения о своей истории в разрешенных и одобренных христианских источниках, а именно в жизнеописаниях двух выдающихся людей, считающихся основателями монашества: Антония и Пахомия; они представляют две формы монашеской жизни – отшельничество и общину. В реальности все обстояло сложнее. Рассказы о том, что монашество возникло в Египте, – по большей части не что иное, как попытка египетских монахов утвердить свое первенство перед лицом соперников и, возможно, предшественников из Сирии. Однако, не имея подобных мифов об основании монашества, возможно, было бы сложнее включить это новое движение в Церковь.

Из биографии Антония, написанной великим христианским деятелем IV века, епископом Афанасием Александрийским, совершенно ясно, что он был не первым христианским аскетом: еще мальчиком, в 250–260-х годах, Антоний увлеченно разыскивал и расспрашивал в соседних селениях христиан, которые вели уединенную жизнь или практиковали аскетизм.[398] Со временем желание вести христианскую жизнь вдали от людей увело Антония в глушь, или в пустыню: отсюда слово «пустынник». Прожив двадцать лет в уединении, Антоний столкнулся с неожиданной проблемой: пустыня наполнилась толпами людей, жаждущих уйти от мира. Диоклетианово гонение, да и простое повышение налогов для многих оказались серьезными побудительными мотивами. Однако к полному одиночеству готовы были далеко не все. Так и в Египте возник феномен, уже известный в Сирии: группы людей уходили от мира и основывали в плодородном приречье фактически новые деревни – монастыри. Создание первого монастыря приписывается Пахомию, солдату, который обратился в христианство во времена Великого гонения, впечатленный товариществом и взаимовыручкой христиан, которые поддерживали своих страдающих собратьев всем, чем могли, даже если до того их совсем не знали.

В армии принят коллективизм, там царят устав и дисциплина: быть может, именно опираясь на опыт своей армейской жизни, бывший военный Пахомий составил свод простых правил для отшельников, желающих и в общине сохранять свое уединение. Пример простоты и здравомыслия в уставе Пахомия – правило, согласно которому старшинство в монашеской общине определяется просто по дате вступления. Это могло стать важным в случае, если бы к монахам начали присоединяться люди богатые и знатные, желающие и в пустыне сохранить свой высокий статус.[399] Заметим: первая Пахомиева община обитала не собственно в пустыне, а на побережье Нила, в заброшенной деревне, которую монахи обнаружили случайно. За этим последовало восстановление второй заброшенной деревни: возможно, в Пахомиевом движении стоит видеть эффективный способ исцеления общественных болезней III столетия, во многом вызванных ростом налогов. Сестра Пахомия, как рассказывают, организовала по тем же правилам несколько женских общин, главными занятиями в которых были ручной труд и изучение Писания.[400]

Удивительно скоро и греческое слово «монах» (монахос) приобрело специально религиозное значение: древнейшее его использование – в прошении на одном из египетских папирусов – датируется 324 годом.[401] Любопытно изменение его смысла: греческое/латинское монахос или монахус означает один, одинокий или особенный человек – однако отшельничество не стало самой распространенной формой монашеской жизни. Да и самый первый известный нам египетский монахос обитал вовсе не вдали от людей, поскольку единственное, что мы о нем знаем, – что как-то раз, проходя по деревенской улице, он помог разнять драку. Исторически, начиная со времен Пахомия, большинство христианских монахов и монахинь жили не в одиночестве, а в общинах. Кстати сказать, к буддизму слово «монах» и его производные совершенно неприменимы и представляют собой на редкость неудачный случай христианского лексического империализма: буддийское понимание монашества, сангха, основано именно на общине, а отшельников среди буддистов еще меньше, чем среди христианских монахов.