Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Столкновение Антиохии и Александрии

Основными участниками спора были александрийцы, с одной стороны, и антиохийцы, с другой. Не всегда богословы действуют согласованно, однако на этот раз у христианских ученых двух городов наблюдалась несомненная разница в подходах: мы уже отмечали, что антиохийские комментаторы Библии, в отличие от александрийских, склонны были понимать текст Писания буквально (см. с. 173–174). Теперь на повестку дня вновь встала проблема христологии: все та же трехсотлетняя загадка – как может быть связан человек, живший в Палестине, с космической фигурой Спасителя мира; или, точнее, как может одна и та же личность быть и человеком, и Спасителем? Арианский спор разрешен утверждением, что Христос имеет единую природу с Отцом; но что сказать тогда о его человеческой природе – его слезах, гневе, шутках, о преломлении самого обычного хлеба и питье вина? Насколько следует – и насколько возможно – отличать Христа-человека от Христа-Бога? Свой ответ на этот вопрос предложили талантливые богословы, связанные с Антиохией: сперва Диодор, епископ Тарса, затем его ученик Феодор, глубокий и тонкий богослов, уроженец Антиохии, впоследствии ставший епископом Мопсуэстийским (поблизости от современной турецкой деревушки Якапинар).

Александрийские богословы, следуя за Оригеном, стремились подчеркивать различие в Троице трех Лиц – поэтому дополнительное разделение личности Христа казались им излишними. Диодор и Феодор, знакомые с антиохийским буквальным и историческим прочтением евангельских жизнеописаний Иисуса, готовы были делать упор на реальной человечности Христа; кроме того, они стремились подчеркнуть единство Божества в Троице и поэтому были намного более готовы говорить о двух природах Христа, истинно человеческой и истинно божественной, на таком языке, который в Александрии мог показаться богохульным. Разницу в их позициях можно пояснить такой метафорой: в александрийском представлении о человечности и божественности Христа его единая Личность уподоблялась (не самими александрийцами) сосуду, содержащему в себе воду и вино – которые, естественно, смешиваются до полной неразделимости; по мнению же Феодора и его сторонников, две природы Христа содержались в сосуде его личности, как вода и масло – нераздельно, но и неслиянно.

Особенно рьяно Диодор и Феодор защищали свои позиции от ужасавшего их утверждения Аполлинария, что во Христе обитал Логос, заменивший в нем человеческое сознание. Они подчеркивали, что при всей своей божественности Христос обладал человеческой природой во всей ее истинности и полноте. Для Феодора жизненно важно было помнить, что Христос – второй Адам, что Он искупил человечество, положив себя в жертву в качестве истинного человека: та же мысль стояла за безумными саморазрушительными истязаниями современных ему сирийских монахов, стремившихся приблизиться к самоотрицанию человека Иисуса. Бог, настаивал Феодор, не просто «принял человеческую природу», но стал реальным, конкретным человеком: «Сказать, что Бог обитает во всем, есть, по общему мнению, вершина нелепости, а сущность Его описать невозможно. Поэтому до крайности наивно полагать, что обитание [Бога в Иисусе] есть вопрос сущности». Вот почему чрезвычайно важно было не забывать о различии между человеком Иисусом, при всей его «неподражаемой склонности ко всему благому», и вечным Словом, несущим в себе сущность Божества.[448]

Несторий и его учение

Настоящий скандал разгорелся в 428 году, когда епископом Константиполя был избран энергичный, напористый священник по имени Несторий. Несторий учился в Антиохии у Феодора и был его восторженным поклонником. Его выдвижение отнюдь не порадовало Кирилла Александрийского, наследника Афанасия в череде умных и властных александрийских епископов, прелата, о котором мы уже упоминали в связи с расправой над женщиной-философом Ипатией (см. с. 243–244). Кирилл, по всей видимости, был не слишком приятным человеком – однако представлял собой не просто неразборчивого в средствах партийного босса, а нечто большее.[449] Размышляя о Спасителе Иисусе, особенно в тот момент, когда Церковь предлагала верующим тело и кровь Христовы в виде евхаристических хлеба и вина, он видел одного лишь Бога, милостиво дарующего свое присутствие грешному человечеству; а иначе с какой стати его почитаемый предшественник Афанасий стал бы так яростно бороться за равенство Личностей в Троице? Вдохновленный богословским трудом, автором которого он считал Афанасия (на самом деле, увы, это был Аполлинарий Лаодикийский), Кирилл не видел смысла проводить различие между двумя словами, оба которых относились для него к «личности» и «природе» Иисуса Христа: это были термины, используемые Каппадокийскими отцами, для личности – ипостась, для природы – физис.[450] Напротив, Феодор и те, кто учил подобно ему, говорили нечто, для ушей Кирилла звучавшее оскорбительно, – о двух физисах во Христе, и проводили различие между этими двумя природами и одной личностью, точнее, театральной маской – просопон.[451]

Особенно разгневало епископа Александрийского то, что Несторий принялся агрессивно навязывать верующим антиохийскую позицию, открыв атаку на популярный титул Девы Марии – Феотокос, т. е. Богородица. Почитание Марии к тому времени распространилось по всей Римской империи: сторонники Никейского соглашения поощряли его, видя в нем способ защитить божественность Христа от арианства, поскольку оно подчеркивало уникальность благодати, полученной этой земной женщиной. В Сирийской церкви марианский энтузиазм также развился удивительно быстро (см. с. 205–207); однако Несторий не обращал на это внимания – он стремился четко разделить две природы Христа и в связи с этим установить, как следует понимать роль Девы Марии и как ее называть. Вскоре после переезда в Константинополь Несторий услышал там проповедь, посвященную Марии, которую счел нелепой, и тут же с возмущением заявил, что все разговоры о Богородице – полная чепуха: «Слово Божье создало время – как же могло Оно Само быть созданным во времени?» Марию, заявил он, можно называть лишь Антропотокос – «Человекородицей»; и добавил, что христиане, возносящие Марии чрезмерные хвалы, должно быть, просто пытаются возродить культ богини-матери.[452] Такая грубость шокировала и возмутила даже многих из тех, кто получил образование в антиохийских традициях. Жертвы острого языка и реформистского пыла Нестория возмутились, а Кирилл с мрачным удовлетворением обрушил на соперника-епископа потоки благочестивого негодования.[453]

Яростные споры продолжаются

Последовавший за этим скандал вновь погрузил всю Восточную церковь в такую пучину хитросплетений и интриг, что восточный император из чистого самосохранения вынужден был вмешаться и принять меры. После собора в Эфесе в 431 году и переговоров, длившихся еще два года, Феодосий II заставил враждующие стороны прийти к компромиссу. Титул «Богородица» за Марией сохранялся, Несторий был отстранен от власти, а несторианское богословие осуждено на веки вечные; однако многие сторонники богословия Кирилла остались недовольны тем, что их собственное богословие не восторжествовало полностью, с триумфом, какого, по их мнению, заслуживало. Смерть Кирилла в 444 году не убавила их воинственности. Недовольство его сторонников на практике выразилось в политических маневрах наследника Кирилла и его рьяного почитателя, епископа Диоскора, – и эти маневры завершились вторым собором в Эфесе (449), где все противники александрийского богословия были разгромлены, а дискуссии о двух природах Христа объявлены вне закона.

вернуться

448

Stevenson (ed., 1989), 291–295.

вернуться

449

Подробное исследование о Кирилле, хотя, быть может, и с излишней симпатией к своему герою, см. в: T.G.Weinandy and D.A.Keating (eds.), The Theology of St Cyril of Alexandria: A Critical Appreciation (London, 2003). Характер Кирилла заставил даже его почитателя Джона Генри Ньюмана остановиться и предаться плодотворным размышлениям о парадоксальности понятия святости. «Давид был “по сердцу Богу”, однако его слава – не повод для нас извинять его прелюбодеяние или отрицать предательство друга; подобно этому, и о святом Кирилле мы можем думать как о великом служителе Божьем, не чувствуя себя обязанными защищать некоторые эпизоды его церковной карьеры. Нет смысла в том, чтобы называть пестрое белым». J.H.Newman, “Trials of Theodoret”, in Historical Sketches (3 vols., London, 1872–1873), II, 303–362, at 342.

вернуться

450

См. Stevenson (ed., 1989), 308–309, n. on para. 73d; трактат, написанный осужденным Аполлинарием, ходил под именем Афанасия, поэтому Кирилл считал его приемлемым. См. также Frend 838.

вернуться

451

См. Феодор о просопоне в: Stevenson (ed., 1989), 292. См. также с. 228.

вернуться

452

N.Constas, Proclus of Constantinople and the Cult of the Virgin in Late Antiquity: Homilies 1–5, Texts and Translations (2003), 52–69. Обо всей последовательности событий см. в: Stevenson (ed., 1989), 287–291, 295–308.

вернуться

453

Об ужасе, охватившем Антиохию, когда Несторий отверг именование Марии Богородицей, см. в: D.Fairbairn, “Allies or Merely Friends? John of Antioch and Nestorius in the Christological Controversy”, JEH, 58 (2007), 383–399, at 388–393.

68
{"b":"626834","o":1}