— Хороший ли указ, Иван?

   — Это как посмотреть, Темир. По мне так он очень хорош. А по тебе — не ведаю.

Утолив первый голод, пристав наконец сказал, сочувственно вздохнув:

   — Придётся тебе, Темир, креститься в нашу веру.

   — Это почему же?

   — Государь велел. Держава, мол, христианская, и все должны быть христиане.

   — А если я не схочу?

   — Схочешь, Темир. Ежели до двадцать пятого февраля не окрестишься да не подашь челобитную государю, то у тебя землю и все угодья отберут и отдадут другому татарину, который уже крещён.

   — А есть такие?

   — Ого. Сколь угодно. В Лаишеве, почитай, все татары крестились.

Долго молчал Темир, оглоушенный такой новостью, потом сказал:

   — Это что? Поди, и свинину заставят есть?

   — Про это в указе не сказано, но я полагаю, всяк будет есть то, к чему привык, да и что у кого есть, кому что Бог послал.

   — Это ежели меня крестят, как же назовут-то?

   — Можешь своё имя оставить, а можешь и наше, христианское взять. Можешь себе и фамилию придумать.

   — Фамилию? А как это?

   — Ну как? Очень просто. Скажем, ты Темир. А отца твоего как звали?

   — Керим.

   — Ну вот, станешь ты зваться Темир Керимович. А? Как? Звучит?

Татарин покачал головой неопределённо, но хмыкнул вроде заинтересованно.

   — Ну, а если полностью, то так и обзовёшься, скажем, князь Темир Керимович Темирканов. А?

Пристав даже засмеялся радостно, что сумел доказать притягательность перехода мусульманину в христианство.

Татарин раздельно повторил за приставом;

   — Князь Темир Керимович Темирканов. Вроде неплохо. А?

   — Ещё как здорово, князь, — ввернул пристав словцо, пришедшееся хозяину по вкусу. — Наливай пиалы. Да, кстати, станешь христианином, можешь с кобыльего молока на водку переходить. В нашей вере это можно, и даже желательно.

   — Почему желательно?

   — А как же? Все питейные заведения и кружечные дворы за государем. Все деньги с них в казну идут.

Насосавшись кумыса и от пуза наевшись баранины, отвалил от стола пристав.

   — Ну, спасибо, князь, за угощение. А мне бежать надо. Ещё успею сегодня две деревни оповестить.

Ушёл пристав, оставив в глубоком раздумье Темира. Долго ходил он по горнице, вздыхал, колебался: с Аллахом оставаться или к Христу переходить? Нелёгкое это дело веру менять, ох нелёгкое. И как это царю в голову пала такая мысль немилостивая?

И невдомёк было Темиру, что сам же он когда-то этот камушек с горы толкнул, предложив Артамошке веру менять. Вот и покатился камушек вниз, всё крупнее и крупнее за собой глыбы увлекая, вот так и обвал начался. Обвал, накрывший и самого Темира. Именно это чувство испытывал мурза, словно под обвал попал, из-под которого не выбраться, не вылезти. А впрочем!..

   — Князь Темир Керимович Темирканов, — повторил он вслух, наслаждаясь звучанием полного своего имени и звания. Оно слух ласкало.

Однако даже себе не хотел признаваться мурза, что лучше всего звали на крещение поместья и угодья, которые останутся за ним. А может, глядишь, ещё и прибавятся. Найдётся же какой-нибудь глупец, не захочет креститься — и его землю Темиру отпишут. Может же такое случиться? Может. А Темир — не глупец, завтра же поедет в церковь, надо только подумать, чем священника одарить, чтобы окрестил хорошо.

Нелегко быть вдовцом молодому человеку, а окружающим от этого ни жарко ни холодно. Никого-то это не касается, кроме его одного.

Но вдовствующий царь, молодой, да ещё и бездетный, это уже дело касаемо всей державы, ибо грозит пресечением династии, а значит, великой смутой в государстве.

   — Надо женить Фёдора, — решили в верхней горнице тётки и сестры царя.

   — Женить, — особенно настаивала Софья Алексеевна, — пока он ещё что-то может. После смерти Агафьи совсем захирел. А Ванька? Этого дурака на престол? Вся Европа обсмеётся.

А о Петре Алексеевиче, которому уж десятый год пошёл, здесь старались не поминать: нарышкинское семя, воцарись Пётр — и конец корню Милославскому. Самый лучший и правильный выход — скорее оженить Фёдора: он родит наследника и тогда Пете не видать царства как своих ушей. Потому как полагается венец сыну передавать, не брату. А то, что сын этот ещё мал — не велика беда, родные тётки за него поправят. Всё-то у царевен было просчитано и разложено по полочкам. Дело за Фёдором. А он, как нарочно, ещё со свадьбы в верхнюю горницу ни ногой. Словно и не родной.

И всё же Татьяне Михайловне в один из вечеров удалось залучить его в Детский дворец.

   — Федя, я хочу отыграться в шахматы. Приходи, порадуй старуху.

Пришёл Фёдор Алексеевич. И все в верхней горнице искренне обрадовались ему: наконец-то! Даже Иван взвизгнул от радости, когда Фёдор сел за шахматную доску. Младший брат, зайдя ему за спину, хотел уже зажать ладонями старшему глаза: угадай кто? Эта забава приглянулась в последнее время Ивану — подкрадываться к сестре или тётке, зажимать ей глаза и спрашивать: угадай, кто я? Женщины, теша глупенького, нарочно называли кого угодно, только не его, что приводило Ваньку в восторг.

Вот и тут решил он позабавить старшего брата, поди, не знает тот такой игры. Татьяна Михайловна вовремя угадала намерения дурака, прикрикнула:

   — Ванька, не смей. Софья, не видишь, что ли?

Царевна Софья только брови насупила строго, глазами Ивану крутнула: пшёл вон! Иван побаивался старшей сестры, эта может и по загривку ощеучить, а рука у неё тяжёлая. Отошёл к окну к своим игрушкам.

   — Ну что делал ныне, Федя? — спросила Татьяна Михайловна, передвигая первую фигуру. Спросила не столько из интереса, сколько из желания начать хоть с этого разговор. — Чтой-то ты утомлённый очень.

   — Да отправлял думного дьяка Хлопова в Забайкалье. Наставлял.

   — Экую даль-то. А зачем?

   — Города повелел строить в Даурье и по Селенге.

   — А зачем они нам там?

   — Как же? Там Китай рядом, границу стеречь надо. Вот Кирилл Осипович Хлопов будет там и строить, и служилых людей на охрану ставить. Ему там дел выше головы будет.

   — Да, да, да, — поддакивала Татьяна Михайловна, мало вникая в то, что сообщал племянник, а лишь придумывая, как ей перейти к главному. — Держава велика, что и говорить, Федя. О ней надо заботиться, это ты прав. Но вот ты за сегодняшний день хлопочешь. Верно?

   — Почему? А крепости в Забайкалье разве лишь для сегодняшнего дня? Не ходи сюда конём, он же под ударом будет.

   — А и верно. Как же это я не подумала. Ты меня не так понял, Федя. Я не за крепости говорю, я за царство. Тебе бы пора, Федя, о наследнике подумать. Пора, пора.

   — Ты опять лезешь под удар, тёть Тань.

   — Фу ты Господи, этому коню жить надоело. — Татьяна Михайловна задвинула коня назад, чтоб он разговору не мешал. Помолчав, продолжила: — А наследника, Федя, в капусте не найдёшь, жениться надо.

   — Что-то меня не тянет на женитьбу. Да и не по-людски это: едва первую жену схоронили и уж вторую брать. Погодить хоть с год надо.

   — Что ты, Федя! Годить может кто из простых, у которых ничего нет, кроме зипуна. А на тебе царство, тебе о наследнике в первую голову думать надо.

   — А что наследник? За ним дело не станет, вон Петьша подрастает.

Тут уж не удержалась Софья Алексеевна, встряла в разговор:

   — Ты что, с ума сошёл, братец? Да твой Петьша назавтра же зашлёт нас к чёрту на кулички.

   — С чего бы ему вдруг вас засылать-то?

   — А то не догадываешься? Где ныне Нарышкины дядья его? Вот то-то. Их отзовёт, а нас туда, а может, и дальше куда.

   — Да вроде он не злой, Пётр-то.

   — Пётр-то, может, и не злой. А мачеха-то Наталья, она ведь за свою родню всё нам припомнит. Первым делом Матвеева из Мезени вытащит. А тот уж выспится на нас.

   — Т-так. Тёть Тань, тебе шах.