Гетман Самойлович принял стольника Алмазова в Батурине с наивозможным уважением и предупредительностью. Как же, ведь это был посланец самого государя, и всё, что он станет говорить, должно приниматься гетманом как слово царя.

В самой большой горнице гетманского дома длинный стол, рассчитанный не менее как на полусотню человек, был весь уставлен разнообразными яствами, бутылями с вином и горилкой. И даже этим обилием гетман подчёркивал своё уважение к московскому гостю.

   — Вот здесь нам никто не помешает, — сказал гетман, жестом пригашая гостя за стол. — Садись. Семён Ерофеич.

   — Ты ждёшь гостей? — спросил Алмазов, взглядом прикидывая, где бы сесть. Увидел жареных карасей, сглотнул слюнки и сел напротив них.

   — Да нет. Сегодня ты у меня главный гость, Семён Ерофеич.

   — Гетман сел напротив гостя через стол, взял бутылку с горилкой.

   — Что будем пить.

   — Да я. что и ты, Иван Самойлович.

   — Ну, значит, горилку.

Хозяин налил полные кубки, Алмазов вздохнул с сомнением Гетман понял причину вздоха, успокоил:

   — Пей столько, Семён Ерофеич, сколько считаешь нужным. Никто тебя понуждать не станет. Ну как там государь? Как здоровье его?

   — Увы, болеет часто Фёдор Алексеевич. Меня когда принимал, на престоле сидел. А бывает занеможится ему, в спальне в постели принимает. Даже послов иногда.

   — Уж и поболеть не дадут, сердешному.

   — А что делать? Он всем нужен.

   — Ну, выпьем за его здоровье, за здоровье великого государя.

Выпили, и стольник навалился сразу па жареных карасей. Ел прямо руками, выбирая косточки, и с пальцев стёкол жир Гетман додал через стол гостю рушник.

   — Возьми. Семён Ерофеич, руки вытирать. Вкусны?

   — Очень вкусны. Иван Самойлович.

   — То моя Мотря-повариха готовит. Никто не может так их поджарить, как она. Из-за этого и держу её.

Утолив голод двумя огромными карасями Алмазов отёр руки, губы.

   — Я что прибыл-то, Иван Самойлович Государь очень обеспокоен ссорами меж старшиной на Украине.

   — Я догадываюсь, кто это ему жалился Полковник стародубский Рославец Пётр. Верно?

   — Вот, вот, Рославец жаловался даже, что архиепископ запретил в Стародубе службу отправлять.

   — А почему запрета, не сказал, конечно? А запретил потому, что Рославец при всём честном народе избил священника. Я ему как гетман назначил войсковой суд за это. А он, испугавшись, кинулся в Москву, спасай, государь. Вот и рассуди, Семён Ерофеич, верно ли я поступил.

   — Всё верно, Иван Самойлович, но государь очень уж просил тебя пойти с ним на мировую.

   — Я бы, конечно, государеву волю исполнил, если б Рославец только мне досадил и, если 6 он повинился принародно. Но ведь Рославец говорит, что многие старшины меня не любят и даже вся сторона против меня. Я говорю, у нас в малороссийских городах великую вольность дали. Если бы государевой милости ко мне не было, то у них на всякий год по десять гетманов было бы Ты Семён Ерофеич, чтобы правду государю доложить, поспрошай старшину, полковников, есаулов, да и простых казаков поспрошай обо мне.

   — Я буду спрашивать, Иван Самойлович, буду. Ты уж прост.

   — Чего «проспи, я сам на этом настаиваю. А кстати, где сам виновник всей этой затеи?

   — Рославец-то? Он в Москве.

   — Ну вот. Как же без него разбираться? Тут, того гляди, турки с ханом явятся, а мы с кляузником валандаемся.

   — А что, турки — это серьёзно?

   — Пока это слухи, но ведь не бывает их на пустом месте. Пищали всегда наготове должны быть, а порох сухим. На то нас великий государь и держит, чтоб хан не застал нас в постелях и не вырезал.

Как и договорились, стольник Алмазов поехал по полкам, никому явно не выдавая цели своей поездки, хотя все знали, что послан он великим государем, а отсюда вытекали и догадки: государь хочет знать о боеготовности полков, значит, следует ожидать военных действий. Дабы завуалировать истинную цель, Алмазов, приезжая в полк, интересовался всем: как полк питается, где хранится оружие, полковая касса. И липа в долгих разговорах, как бы мимоходом спрашивал о гетмане: что он за человек? нравится ли народу?

Ответы и старшины и рядовых были благоприятны для Самойловича, и Семён Ерофеевич остался этим доволен: не придётся огорчать государя.

Перед отъездом в Москву он вернулся в Батурин и рассказал гетману о результатах своей поездки. Самойлович не скрывал удовлетворения.

   — Вот так и скажи государю. И ещё скажи, пусть шлёт Рославца сюда, я его пальцем не трону. Пусть суд решает. Заоднемя будет с ним судить и его сообщника протопопа Адамовича. Вроде он подстрекал Рославца на недовольство. А мне сдаётся, оба они хороши, один другого стоит.

Гетман не стал посвящать Алмазова в планы предстоящего похода, который он, объединившись с Ромодановским, должен был совершить на Чигирин. Из Москвы в Путивль для поддержания этого похода уже шёл с войском князь Василий Васильевич Голицын.

Всё же людям военным удалось убедить государя, что в Чигирине должно стоять московское войско, а не казачье, которое, по слухам, пересылается с султаном. Последнее почти в каждом своём письме утверждал гетман Самойлович.

Однако Самойлович с Ромодановским решили, что переходить Днепр со всеми войсками не стоит. Поэтому они остановились не доходя ста вёрст до Днепра и вызвали в шатёр стольника Григория Косогова, имевшего под рукой пятнадцать тысяч московского войска, и бунчужного Леонтия Полуботко, командовавшего четырьмя полками.

   — Господа, — сказал Ромодановский, — мы с гетманом решили именно на вас возложить главную задачу — взятие Чигирина. Лучше, если вы убедите их сдаться без боя. Потом приведёте всех без исключения к присяге великому государю. А Дорошенко вы должны убедить сдать клейноды, обещая ему прощение всех его вин и царскую милость.

   — Кому он должен сдать клейноды? — спросил Полуботко.

   — Мне, — сказал князь. — На это я был уполномочен ещё покойным государем.

Когда бунчужный со стольником ушли, Ромодановский сказал гетману:

   — Надеюсь, ты понимаешь, Иван, почему я не сказал «нам».

   — Догадываюсь, Григорий Григорьевич. Щадишь самолюбие Дорошенко.

   — Отчасти, Иван Самойлович, отчасти. Но главное, у него не должно остаться никакой зацепки для отказа. Если б ему сказали, что клейноды надо сдать гетману Самойловичу, он бы взъерепенился: я тоже гетман! Вы два недруга, а я меж вами лицо постороннее, да ещё и с полномочиями Алексея Михайловича. Мне сдавать гетманские клейноды будет ему легче и не столь обидно. Но, как ты понимаешь, булаву у него принимать мы будем вместе.

Чигиринские казаки встретили Косогова и Полуботко на подступах к городу внезапным лихим налётом. Со свистом и визгом налетели они на передовой отряд Полуботко, те. хватаясь за сабли, ругались почём зря:

   — Чи ви сказылись, суки!!!

   — Чи ви погани! Свиняччи потроха!

Заслыша родные ругательства, чигиринцы быстро поостыли, стали огрызаться:

   — А вы тоже хороши. Вместо хлеба пушки на нас везёте.

   — Так вы ж бунтуетесь.

   — Хто вам набрехав?

   — Хана до себя зовёте.

   — Брехня.

   — Королю присягаете.

   — Да мы шо, не православные, чи шо?

Леонтий Полуботко, выехав вперёд и пристав в седле, закричал:

   — Хлопцы, я бунчужный Полуботко, послан князем Ромодановским, шоб сказать вам, никто вас воевать не собирается. Мы пришли, чтоб укрепить город от хана, а главное, принять от вас присягу на верность великому государю Фёдору Алексеевичу.

   — И токо-то?

   — И всё. Поэтому бросим сабли в ножны, кто ж их на брата подымает. Подымем лучше чарки с горилкой за встречу.

   — Верна-а, бунчужный!

   — А горилка е?

   — Есть в обозе на Янычарке.