— Ах ты Господи, как же это я.

Татьяна Михайловна досадливо поморщилась, склонившись над доской. С разговором-то не следила за игрой — и вот те шах едва ли не на восьмом ходу. Прикрыла короля пешкой.

   — Вот так. Пусть ишо подышит.

   — Вы что, меня хоронить, что ли, собрались?

-—Да ты что, Федя? С чего взял-то?

   — Как «с чего»? Наследника уже мне ищете. А мне ведь всего двадцать лет.

   — Феденька, да живи ты хоть сто лет. Разве мы об этом. Мы о будущем державы печёмся. Неужто не понимаешь? У меня доси Агафья и Илья в сердце.

   — Да понимаю я всё, тёть Тань, но и вы меня поймите!

   — Феденька, милый. Всё мы понимаем, всё. Мы ведь и сами ревели как коровы, когда Илья помер. Сочувствуем тебе до глубины души. Но ведь ты царь, Федя! Царь!

   — Ты вон своего «царя» береги, Татьяна Михайловна. Опять ему шах.

   — Ах ты Господи. Совсем припёр к стенке мово королишку. Я вот сюда его.

   — Сюда нельзя.

   — И правда. Э-э, так ему мат, кажись?

   — Выходит, что мат.

Далее игра уже была не нужна, Фёдор был втянут в нужный разговор, и тут уж царевны насели на беднягу: «Надо жениться». И лишь тогда выпустили его из верхней горницы, когда добились от него если не согласия, то хоть слова обнадёживающего: «Ладно. Я подумаю».

В своей опочивальне, растревоженный разговором с царевнами, он опять долго не мог уснуть и, поворочавшись, повздыхав, окликнул постельничего:

   — Иван Максимыч, ты спишь?

   — Нет, Фёдор Алексеевич, как можно.

   — Был вот у тёток ныне. Насели на меня — женись да женись. Как ты думаешь, хорошо ли это будет?

   — Фёдор Алексеевич, дорогой, конечно хорошо. Ты царь, молодой, тебе жену край иметь надо.

   — А патриарх?

   — Что патриарх?

   — Одобрит ли? На второй брак церковь знаешь как смотрит.

   — Куда он денется. Может, сам венчать не станет. Так мы и без него обойдёмся, вон духовник твой Никита обвенчает.

   — Хорошо бы так, чтоб поменьше шума, а то перед людьми всё же неловко.

   — И так можно, государь.

   — И без пира бы и без поздравлений. А то ведь Агафьюшке-то на небе, её душеньке, чай, неприятно будет.

   — Оно можно и без пира, — сказал Языков нерешительно, но, подумав, добавил: — Хотя, конечно, как-то несолидно получится. А вообще-то, пир можно закатить и без тебя с невестой. Пусть гудят одни бояре-те.

   — Хых, Максимыч. Мы с тобой не поймали — общипали, уж и невесту обговорили.

   — За невестой дело не станет, Фёдор Алексеевич. Я такую девицу знаю, ай да люди.

   — И кто ж такая? — удивился Фёдор столь скорой находке Языкова.

   — Марфа Апраксина.

   — Постой, постой, это какого же Апраксина?

   — А Матвея Васильевича дочь.

   — Так это Марфинька? — воскликнул государь. — Но она ж ещё... Хотя постой, ей же уже... Это сколько же?

   — Ей уже пятнадцать, Фёдор Алексеевич. А какая красавица, ты б посмотрел.

   — Да знаю, чего ты мне рассказываешь. Я её видел... Но тогда ей было, кажется, десять лет. Боже, как время-то летит. Марфинька — невеста.

Языков, почувствовав заинтересованность государя, даже вскочил на своём тулупе. Ещё бы, как-никак с Апраксиным он родня. Оттого и Марфинька у него вмиг с языка соскочила, едва царь о невесте обмолвился. Это кому ж не лестно с царской семьёй породниться, хотя и через седьмое колено? Тут уж не до сна и постельничему стало. И он не менее часа расписывал Фёдору Алексеевичу достоинства его будущей невесты: и красавица, и умна, и добра, и грамотна, даже латынь ведает. И государь с удовольствием слушал эти похвалы и всё пытался представить себе её нынешнюю. И никак не мог, всё время виделась та розовощёкая девочка Марфинька: «Господи, Марфинька — невеста».

Утром чуть свет по морозцу, по снежку помчался Языков к Апраксиным. Приворотный сторож, оттащив собак, пропустил его в дом. В сенцах, оббив от снега валенки, он вошёл в прихожую, где встречен был самим хозяином.

   — Иван? — удивился Апраксин столь раннему приходу гостя. — Никак, что важное?

Знал же Апраксин, кем состоит при государе Языков, и столь раннее его появление в доме рядового стольника невольно озадачивало: постельничего государь с пустяками не пошлёт.

   — Важное, Матвей Васильевич, идём в твой кабинет, — скинув шубу, предложил Языков.

В кабинете, едва присели на лавку, Языков сказал торжественно:

   — Ну, свояк, я к тебе с вестью радостной и приятной.

   — Какой? — прохрипел Апраксин сразу пресёкшимся голосом.

   — Великий государь Фёдор Алексеевич просит твою дочь в жёны.

   — Марфиньку? — пролепетал, побледнев, Матвей Васильевич.

   — Ну а кого же? У тебя, чай, одна дочка.

Апраксин закатил глаза, схватился за сердце, задышал часто, потом, глубоко вздохнув, вымолвил:

   — Ну, Иван, эдак и убить можно.

   — Ты что? Не рад, что ли?

   — О чём ты? Радость радости рознь. От такой, каку ты выпалил, и помереть недолго. У меня аж дух занялся. Скаженный ты, Иван, нет чтоб подготовить потихоньку-помаленьку, а ты бу-бух, словно из пищали пальнул.

   — Ну, прости, коли так, Васильич. Так что я должен государю сказать? Ты согласный?

   — Ты ещё спрашиваешь. Да это счастье, какое за жизнь не всякому выпадает.

   — Надо ж и Марфу спросить. Государь велел только по её согласию.

   — Раз велел, спросим. Эй, кто там, — вскочив, бросился Апраксин к двери. — Позовите Марфиньку.

Марфинька явилась улыбающаяся, счастливая, как и положено в её возрасте.

   — Здравствуйте, дядя Ваня, — приветствовала поклоном Языкова.

   — Здравствуй, солнышко, — отвечал Языков, невольно засвечиваясь улыбкой. — Расцвела, Марьфинька, расцвела. Ты невеста уж.

   — Марфинька, доча, — заговорил Апраксин. — Ты токо не пужайся, милая.

Девочка сразу посерьёзнела, улыбка с лица пропала.

   — Что, батюшка?

   — Ничего, ничего плохого, — заспешил сразу Апраксин. — Наоборот, радость великая. Государь тебя сватает в жёны.

   — Меня? — вытаращила глаза девочка.

   — Тебя, доча, тебя. Ты ему шибко по сердцу пришлась.

   — А разве мне можно уже?

   — Да, да, Марфинька, в самый раз. Токо государь не велит тебя неволить, велел спросить, согласна ли ты?

   — А ты как, батюшка?

   — Я-то? Да ты что? Дочка царицей станет, какой же отец не согласится.

   — Ну, значит, и я согласна.

   — Вот и умница. — Апраксин поцеловал дочку в лоб, перекрестил. — Станешь царицей, все пред тобой клониться станут. Всяко твоё слово исполнять мигом будут.

   — А я смогу тогда крёстного из ссылки воротить?

   — Конечно. Токо пальцем шевельни.

   — Тогда я согласна.

   — Ну вот, — улыбнулся Языков и вытащил ожерелье. — В знак обоюдного согласия великий государь послал тебе жемчужное ожерелье, которое обязательно просил надеть в день свадьбы.

   — А когда это будет?

   — Я думаю, скоро. Так что будь готова, Марфа Матвеевна.

Как и было решено с постельничим: ничего не откладывать в долгий ящик, Фёдор вечером опять явился в верхнюю горницу. А там словно и ждали его, собрались все царевны: три тётки — Татьяна, Анна и Ирина и обе сестры Софья с Марфой. Взглянули вопросительно на вошедшего.

   — Я всё обдумал, вы уговорили меня, — сказал с порога Фёдор. — Женюсь.

   — Ну вот и умница, — похвалила Татьяна Михайловна.

   — А я сразу сказала, что надумает он, — заметила Анна Михайловна.

   — Вот и прекрасно, — не удержалась Софья и поцеловала брата. — А мы уж тебе и невесту присмотрели.

   — Какую невесту? — насторожился Фёдор. — Кто присмотрел?

   — Вот те раз. Ту самую, на которой ты жениться будешь. Иван Михайлович предлагает Фёклу, она даже в дальнем родстве с ним.

   — Какой Иван Михайлович? Какая Фёкла?

   — Да твой же дядя родной, Милославский, а Фёкла ему доводится...

   — Опять этот Милославский, — возмутился Фёдор. — Кто его просит свой нос совать.