Джерек предпочел эту беседу предыдущей и был доволен слушать ее в то время, как она продолжала свое восторженное повествование о кровавых убийствах, жестокой мести и проклятии, наложенном на клан из-за ложной гордости его патриарха. Джерек не вникал в ее слова, пока не услышал знакомую фразу, раскрывающую ее пристрастие, так как она не могла знать, что одна из ее «Я» уже использовала эту фразу:

— В эти дни требуется подлинность. Ты не чувствуешь, Джерек, что опыт вредит изобретению? Вспомни, как мы обычно ограждали Ли Пао от сообщения нам подробностей и деталей тех веков, которые мы воссоздаем? По-моему, мы поступаем мудро!

Она овладела только половиной его внимания.

— Возможно, наши развлечения утратили былой размах с тех пор, как я стал путешествовать во времени. Может быть, я сам в какой-то степени положил начало моде, которую ты находишь такой неудобной. Она, в свою очередь, невнимательно выслушала его заявление, беспокойно осматривая зал.

— Я думаю, они называют это «социалистический реализм», — пробормотала она.

— Мой «Лондон» начал определенную тенденцию к восстановлению наблюдаемой реальности… — продолжал он, но Орхидея махнула ему рукой, не потому что не согласилась, а потому что он прервал ее монолог.

— Это дух, мой щенок, а не выражение изменилось. Мы, кажется, потеряли легкость нашей жизни. Где наша любовь к контрасту? Или мы все стали антикварами и ничем больше? Что происходит с нами, Джерек?

Настроение этой Железной Орхидеи сильно отличалось от настроения другой матери, уже встреченной им. Если она просто хотела аудиторию, пока болтала, он с удовольствием справился бы с этой ролью, хотя не испытывал интереса к спору.

Возможно, эта тема являлась единственной, которую могло поддерживать факсимиле, подумал он. В конце концов, самым большим преимуществом саморепродукции была возможность в одно и тоже время отстаивать столько различных мнений, сколько хочешь.

Мальчиком, вспомнил Джерек, он был свидетелем жаркого спора полудюжины Железных Орхидей. Она находила, что ей гораздо легче разделиться и спорить лицом к лицу, чем пытаться привести в порядок свои мысли в общепринятых манерах. Это факсимиле, в отличие от прежних оказалось скучноватым, хотя обладало пафосом.

Пафос, думал Джерек, настолько чужд природе его матери. Заметил ли он его в копии, которую встретил первой? Возможно…

— Я, конечно, обожаю сюрпризы, — продолжала она. — Я приветствую разнообразие. Это соль существования, как говорили древние. Значит я должна бы радоваться всем этим новым событиям. Этим «изложениям Времени» Браннарта, этим исчезновениям, этим приходам и уходам. Я удивляюсь, почему я чувствую… как это… «Беспокойство»? Встревожена? Ты когда-нибудь видел меня «встревоженной», мое яйцо?

Он пробормотал.

— Никогда.

— Да, я встревожена. Но в чем причина? Я не могу понять. В этом есть моя вина, Джерек?

— Конечно нет.

— Почему? Почему? Веселье уходит. Спокойствие покидает меня… а на их месте встревоженность. Ха! Заболевание путешественников во времени и в космосе, к которому мы в Конце Времени всегда имели иммунитет. До сих пор, Джерек…

— Нежнейшая из матерей, я не совсем…

— Если становится модным вновь открывать и заражаться древними психозами, тогда я против моды. Безумие пройдет. Что может поддерживать его? Новости Монгрова? Какие-нибудь махинации Джеггеда? Эксперименты Браннарта?

— Последние два, — предположил он. — Если вселенная умирает…

Но она уже переключилась на новую тему и снова выказала одержимость оригинала. Ее тон стал легче, но не обманул его.

— Возможно, это исходит от твоей миссис Ундервуд.

Это было заявлено с подчеркнутой интонацией. Перед именем и позади него были очень короткие паузы. Она ждала от него или защиты, или отрицания миссис Ундервуд, но он избежал ловушки.

Джерек ответил так:

— Великолепнейший из бутонов, Ли Пао сказал бы, что источник нашего смятения лежит внутри нас самих. Он уверен, что мы держим правду взаперти, а обнимаем иллюзию. И иллюзия, намекает он, начинает раскрывать, как таковая, себя. Вот почему, говорит Ли Пао, мы обеспокоены. Однако копия была одержима!

— А ты, Джерек! Когда-то веселое дитя! Умнейший из мужчин! Самый изобретательный из художников! Блестящий мальчик, как мне кажется, ты стал тусклым. И почему? Потому что Джеггед подбил тебя сыграть любовника! Как это примитивно…

— Мама! Где твоя мудрость? Я уверен, что мы скоро поженимся. В ее отношении ко мне многое переменилось…

— Какой восторг! Отсутствие у нее доброго юмора удивило Джерека. — Твердейший из металлов, я умоляю, не делай из меня просителя! Разве я должен усмирять мегеру, когда я был уверен в добром расположении друга?

— Надеюсь, я больше, чем друг, частица моей крови! Ему пришла в голову мысль, что если он вновь открыл Любовь, она открыла Ревность. Неужели одно не может существовать без другого?

— Мама, я прошу тебя подумать…

Из-под сомбреро послышалось фырканье.

— Я вижу она поднимается. У нее есть собственные Кольца?

— Конечно.

— Ты думаешь, это умно, давать дикарю…

Амелия уже проплывала в пределах слышимости. На губах Орхидеи заиграла фальшивая улыбка.

— Ага! Миссис Ундервуд. Какая восхитительная простота вкуса — голубое с белым!

Амелия Ундервуд не сразу узнала Железную Орхидею. Вежливо кивнув, она отказалась игнорировать вызов.

— Ну что вы! Какая потрясающая экзотика таится в вашем малиновом, миссис Карнелиан.

Наклон сомбреро.

— И в какой же роли вы здесь сегодня?

— Сожалею, мы пришли сами по себе. Но разве я не видела вас прежде в том ящикообразном костюме, затем попозже в желтом плаще оригинального вида? Так много превосходных костюмов.

— Да, здесь есть одна в желтом, я забыла. Иногда меня одолевают столько интересных идей. Вы, должно быть, думаете, что я грубовата, дорогой предок?

— Что вы, пышнейшая из Орхидей.

Джерек удивился. Он в первый раз услышал, как миссис Ундервуд использует подобные выражения… Его начала веселить эта встреча, но Железная Орхидея отказалась продолжать разговор. Она наклонилась вперед и благословила сына показным поцелуем, чтобы уязвить Амелию Ундервуд.

— Браннарт прибыл. Я обещала ему рассказать о 1896 годе. Иногда, хотя не редко, он бывает скучным. Пока, дорогие детки.

Она сделала пару пируэтов вниз. Джерек не мог понять, где же она увидела Браннарта Морфейла, потому что горбатый хромоногий мудрец нигде не был виден.

Амелия Ундервуд снова взяла его за руку.

— Ваша мать кажется расстроенной. Где ее обычное самодовольство?

— Наверное она перестаралась с копиями, их слишком много, поэтому каждая из них слабовата, — объяснил Джерек.

— Однако у нее хватает сил относиться ко мне, словно к врагу…

— Нет, Амелия. Просто она немного не в себе.

— Хотя, с другой стороны, это здорово, когда тебя принимают всерьез. Я польщена, мистер Карнелиан.

— А я очень беспокоюсь за нее. С ней такого никогда не бывало.

— Вы считаете, что это связано со мной?

— С ней творится что-то подобное тому, что мы с вами испытали в Девоне, потеряв возможность влиять на события. Это тревожное ощущение.

— Я еще не забыла его, мистер Карнелиан.

— Может, она как-то свыкнется со всем, не в ее характере — противостоять и сопротивляться.

— Я могла бы научить ее этому.

Джерек, наконец, уловил иронические нотки в голосе Амелии и внимательно посмотрел на нее. Глаза ее смеялись. Он подавил желание обнять ее и только нежно прикоснулся к руке.

— Вам удалось их развлечь, — спросил он, — там внизу?

— Надеюсь, удалось. Ваши пилюли помогли мне избавиться от проблем, и я чувствую, будто говорю на своем собственном языке. Но с идеями намного сложней… Ваши представления очень отличаются.

— Но вы перестали их проклинать.

— Это не значит, что я стала одобрять их, просто я поняла, что злостью отрицания ничего нельзя добиться.