— Ормонт?

— Мысль забавная, даже приятная, — она оборвала себя, — даже самый ярый радикал никогда не предлагал, к моему сожаленью, такие изменения! — улыбаясь, она проговорила — О дорогой! Какие опасные мысли вы внушаете в своей невинности!

— Я не обидел вас?

— Когда-то вы могли сделать такое. Меня шокирует, что я не шокирована. Какой плохой женщиной я оказалась бы сейчас в Бромли!

Он с трудом понимал ее, но не беспокоился об этом. Откинувшись на спинку кресла, Джерек зажег вересковую трубку (познаний Амелии было недостаточно, чтобы раскурить ее по-настоящему). В позолоте солнечного сияния, в гармонии небес с воздушным нарядом его возлюбленной Джерек находил ни с чем несравнимое очарование. На других аллеях он заметил другие экипажи — они спешили к эпицентру торжества. Причудливая репродукция Герцога Квинского — на красном плюше гигантской громады вычурные золотые вензельки — только продолжала его опыты в области 19-ого столетия.

Джерек коснулся ее руки.

— Вы узнаете это, Амелия?

— Оно невероятно огромное, — край ее шляпы поднимался все выше и выше, кружевная перчатка коснулась подбородка. — Смотрите, оно исчезает в облаках!

Она не узнавала. Джерек намекнул:

— Но если бы это было поменьше…

Она склонила голову к плечу, все еще всматриваясь ввысь.

— Какое-то американское здание?

— Вы были там.

— Я?

— Оригинал находится в Лондоне.

— Не кафе «Роял»?

— Разве вы не видите? Он взял декор от кафе «Роял» и добавил его к вашему Скотланд-Ярду.

— Штаб-квартира полиции с красными плюшевыми стенами!..

— Герцог почти приблизился к простоте. Не кажется ли вам оно невыразительным?

— Тысяча футов высотой! Это самый длинный отрез плюша, мистер Карнелиан, который я когда-либо могла видеть! А что там, на крыше, — облака сейчас разошлись, — более темная масса?

— Черная?

— Вроде, голубая.

— Купол. Да, шляпа, какую носят полицейские.

Она, казалось, задохнулась.

— Конечно…

Музыка становилась все громче. Миссис Ундервуд была озадачена.

— Мелодия слишком медленная и растянутая для вальса? Может, ее играют на индийских или арабских инструментах? Во всяком случае, очень похоже на восток. К тому же, слишком высокие звуки.

— Это записи из наших Городов, — предположил Джерек. — Они старые, вероятно, испорченные. Значит, они не подлинные?

— Нет, они не из моего времени.

— Вы лучше не говорите это Герцогу. Он будет разочарован.

Пожав плечами, она согласилась.

— Эта музыка начинает раздражать меня. Надеюсь эта пытка не будет продолжаться целый вечер? Что это за инструменты?

— Электроника, или что-нибудь подобное… Вам лучше знать…

— Откуда?

— А-а…

Возникла некоторая неловкость, и какое-то время, оба старались найти новый предмет для разговора, чтобы вернуть то настроение расслабленности, которым они наслаждались до сих пор. В широкой темной арке плюшевого Скотланд Ярда стремительно скрывались экипажи всевозможных конфигураций, позаимствованных из технологии или мифологии Эпохи Рассвета. Джерек увидел медленную лошадку, старательно галопирующую в воздухе; владелец экипажей в форме буквы «Т» сидел на месте пересечения длинного вертикального бруса с коротким горизонтальным. Затем Джерек услышал особые звуки, характерные для овечьих ножниц, но прежде, чем он успел что-либо рассмотреть, звуки исчезли. Некоторые экипажи развивали сногсшибательную скорость, другие, наоборот, ехали чинно и степенно, как большое серо-белое авто, очень похожее своими очертаниями на лондонского голубя.

— Съехался весь свет! — изрек Джерек.

Она поправила оборки. Музыка изменилась, их окружили звуки медленных взрывов и чего-то, ползущего по песку, когда их аэрокар оказался в огромной холле, предназначенном для стоянки экипажей. Разодетые фигуры плыли от своих экипажей к дверям дворца. Их голоса вызывали громкое эхо.

— Королевский вокзал просто карлик перед этим залом! — воскликнула миссис Ундервуд. Она восхищалась разноцветной мозаикой на стенах и арках. — Трудно поверить, что этого не существовало столетия.

— В некотором смысле, да, — сказал Джерек, отдавая должное ее попытке возобновить беседу. — В памяти Городов.

— Оно было создано одним из ваших Городов?

— Нет, они слишком одряхлели для этого, но в их памяти осталось многое из истории нашей расы, они могут многое посоветовать. Вы узнаете интерьер?

— Он напоминает мне свод гигантского готического собора. Не думаю, чтобы я знала оригинал, если он существует. Вы не должны забывать, мистер Карнелиан, что я не знаток. Я не знаю очень многого из жизни моего мира, мой лондонский опыт довольно скуден. В Бромли я вела спокойную жизнь, а мир там очень мал, — она вздохнула, когда они покидали аэрокар. — Очень мал, — повторила она почти неслышно.

Она поправила шляпу и вскинула голову, восхищая Джерека своей грациозностью. Несмотря на грусть, Амелия излучала тепло и полноту жизни. Джерек поколебался долю секунды, прежде чем предложил ей свою руку, но она взяла ее с готовностью, улыбаясь, ее печаль прошла, и вместе они поднялись к дверям наверху.

— Теперь вы рады, что пришли? — пробормотал он.

— Я решила веселиться, — сказала она ему.

Тут она судорожно вздохнула от изумления, не ожидая той сцены, которую увидела, когда они вошли. Все здание было заполнено плавающими платформами и галереями, поднимающимися все выше и выше, и на этих платформах и галереях беседовали, ужинали, танцевали и развлекались гости Герцога. Некоторые парили от одной галереи к другой. Высоко-высоко над ними самые далекие фигурки были настолько крошечными, что фактически их нельзя было увидеть. Неуловимо изменяясь, свет становился то ярче, то темней, насыщая цвета любого возможного оттенка и тона, дополняя костюмы гостей, диапазон которых простирался от самых простейших до самого гротескного. Возможно, благодаря какой-то искусной манипуляции акустикой зала, звуки голосов понижались и повышались волнообразно, но не были настолько громкими, чтобы заглушить какую-либо отдельную беседу, и миссис Ундервуд восхищала гармония одного бесконечно разнообразного хора. Вдоль стен стояли люди, пожелавшие отрегулировать поле тяготения по своему вкусу. И поскольку высота зала стала для них длиной, тела их были расположены под прямым углом к остальным гостям.

— Все это напоминает мне средневековую живопись, — сказала она. — Итальянскую, наверное? О небеса! Дом моего отца… хотя перспектива лучше, — поняв, что лепечет что-то невразумительное, она умолкла со вздохом, глядя на Джерека с выражением удивления собственной растерянностью.

— Значит вам нравится? — предупредительно спросил он, хотя заметил, что ей не скучно.

— Это чудесно!

— Ваша мораль не оскорблена?

— Сегодня, мистер Карнелиан, я решила оставить всю свою мораль дома, — она снова засмеялась над собой.

— Вы прекрасны, как никогда, — восхитился он. — Вы просто прелестны.

— Тише, мистер Карнелиан. Вы делаете меня самодовольной. Наконец-то я чувствую себя сама собой. Дайте порадоваться этому. Я разрешу, — улыбнулась она, — случайный комплимент, но буду благодарна, если вы прибережете страсть признаний для вечера.

Он поклонился, разделяя ее веселое настроение.

— Прекрасно.

Но она стала богиней, и он не мог не удивляться. В его глазах она всегда была прекрасной, достойной восхищения, женщина. Он боготворил ее за мужество, за противостояние его среде. Она покорила общество, которое всего несколько месяцев назад угрожало попрать и уничтожить ее личность. В ее позе была решимость, легкость, чувство уверенности, объявляющее любому то, что всегда чувствовал в ней он — и он гордился, что его мир увидит в ней женщину, способную одолеть любые невзгоды. И поскольку между ними уже существовало взаимное понимание, он знал чего ей это стоило, он знал источники, из которых она черпала силы. Джерек впервые осознал глубину своей любви к ней, и теперь, хотя он всегда чувствовал, что она любит его, он был убежден, что ее эмоции не уступают его собственным. Подобно ей, ему не требовалось никаких объяснений в любви — ее поза сама по себе была признанием.