— Вероятно, это дело рук Вертера, — предположила Железная Орхидея. — Это его протест против банальности в творчестве! Или самовыражение, как ты думаешь? Но, на мой вкус, все это слишком примитивно.

Они вздохнули с облегчением, когда белое море осталось позади. Сейчас они плыли над высокими соляными столпами, отражающими свет красноватого шара, который, вероятно, и был настоящим солнцем. В этом ландшафте таилось молчание, влиянию которого они поддались и не разговаривали, пока не миновали его.

— Уже недалеко, — нарушила молчание Железная Орхидея, выглядывая через борт ландо, хотя на самом деле она не имела ни малейшего представления о том, где они находились, да ей и не было нужды знать это, ведь Джерек отдал экипажу четкие распоряжения. Джерек улыбнулся, радуясь воодушевлению матери, которой доставляли удовольствие их совместные вылазки.

Вдруг порыв ветра вздел его бело-вуальную мантию, и она, поднявшись, закрыла ему обзор. Он одернул ее столь лихо, что ткань окутала все сидение, и в этот момент, по какой-то неясной причине, Джерек вспомнил о госпоже Ундервуд, и сердце его зальдилось. Прошло уже немало времени, но она все не возвращалась. Он подумал, что по прибытии из Шаналорна нелишне будет навестить капризного ученого старика Браннарта Морфейла, и упросить его дать еще одну машину времени. Несмотря на то, что Морфейл и заявил, что миссис Ундервуд, подверженная, как и все, эффекту Морфейла, скоро будет вытолкнута из 1896 года и может оказаться в любом периоде времени последнего миллионолетья, Джерек был убежден, что она вернется именно сюда, в его век, где они и заживут в любви и согласии. Иной раз Джерек подумывал о том, что сам Браннарт, исполненный решимости доказать безупречность своей теории, препятствует попыткам миссис Ундервуд вернуться. В душе он осознавал, что это маловероятно, но, с другой стороны, ни для кого не было секретом, что миледи Шарлотина и Лорд Джеггед Канари вели какую-то свою игру с его судьбой и судьбой Амелии. Доселе он добродушно относился к этому, хотя уже начинал подумывать о том, не зашла ли их шутка слишком далеко.

Железная Орхидея, заметив, что он погрустнел, наклонилась вперед и погладила его лоб.

— Снова меланхолия, любовь моя?

— Прости меня, прекраснейший из цветов, — Джерек придал лицу нарочито беспечное выражение и улыбнулся. Вдруг на горизонте появилось пульсирующее фиолетовое свечение, и он вскрикнул.

— Посмотри! Шаналорн! Она повернулась, и лицо ее, словно черное зеркало, отразило нежное сияние.

— О, наконец-то! Они вплыли в ландшафт, который никто не хотел изменять: не только потому, что он уже итак был прекрасен, но и потому, что легкомысленные эксперименты с источниками его энергии могли дорого обойтись. Города, подобные Шаналорну, были очень старыми: ведь строили их в течение многих столетий. Говорили, что они способны преобразовывать энергию целого космоса, и, что их загадочные механизмы способны воссоздать Вселенную заново, но никто так и не потрудился проверить эти домыслы, а посему мало кто беспокоил себя такими усилиями, по меньшей мере, последнюю пару тысячелетий. Кроме того, подобные занятия считались вульгарными, да и куда легче было заняться созиданием новых звезд и планет. Города, подобные Шаналорну, были вечны, как само Время, хотя, если верить Юшариспу — маленькому чужаку, отправившемуся в космическое путешествие вместе с Лордом Монгровом, именно Время-то и не является вечным.

Шаналорн дремал в зареве фиолетового света, который, казалось, не мог проникнуть в Город. Некоторые из его причудливых зданий, некогда расплавившись, так и оставались в полужидком состоянии; другие строения постепенно разлагались от действия машинной плесени и энергомха, которые волнообразно перемещались по их остовам. Желто-зеленые, желчно-голубые и красно-бурые, с шелестом и глухим шуршанием, они искали свежие утечки из резервуаров энергии, а странные маленькие зверьки, шныряли взад и вперед из отверстий, бывших когда-то дверями и окнами; сновали сквозь тени бледно-голубых, малиновых и розовато-лиловых оттенков, отбрасываемых чем-то невидимым, переплывали лужи мерцающего золота и бирюзы и лакомились полуметаллическими растениями, которые, в свою очередь, питались радиацией и кристаллами со странной структурой. А все это время Шаналорн сам себе пел тысячи переплетающихся друг с другом песен, с какой-то завораживающей гармонией. Говорили, что когда-то Город был разумен настолько, что считался самым мудрым существом во всей Вселенной, но ныне он одряхлел, и все было в нем расплывчато — даже воспоминания. Там и тут, среди гниющих металло-драгоценностей и причудливых зданий зыбились миражные сцены истории Шаналорна, отражающие величавые судьбы славных обитателей его. Он имел много Названий, прежде чем был именован Шаналорном.

— Как он мил, Джерек? — воскликнула Железная Орхидея. — Так где же мы устроим наш пикник?

Джерек провел рукой по перилам ландо, и экипаж стал медленно снижаться по спирали, паря над крышами блоков, куполами и шарами, мерцающими тысячами неопределенных оттенков, пока не повис между двумя башнями.

— Может быть там? — он показал на заводь рубинового цвета, окруженную старыми деревьями с длинными ржавыми ветвями, которые почти касались поверхности жидкости. Мягкий красно-золотистый мох покрывал берег, а крошечные насекомые, порхая с металлическим звоном, оставляли в воздухе искрящиеся следы янтарно-аметистового цвета.

— О, да! Превосходно!

Едва экипаж коснулся земли, Железная Орхидея царственной походкой вышла из него и поднесла палец к своим губам, оглядываясь вокруг и как-будто что-то припоминая.

— Не здесь ли? Очень может быть… Знаешь, Джерек, мне кажется что именно в этом месте ты и был зачат, о плод моего лона. Твой отец и я прогуливались вон там, — она показала на группу приземистых строений виднеющихся на другом берегу, но едва различимых сквозь дрейфующий желтый туман, — и беседовали о древних обрядах — такие места навевают подобные темы. Мне кажется, мы спорили о Мертвых Науках. Как оказалось, мой спутник интересовался некоторыми старинными рукописями по биологическому реконструированию, и это натолкнуло нас на мысль, попытаться создать ребенка теми способами, которые практиковали в Эпоху Рассвета, — она рассмеялась. — О, сколько мы наделали ошибок! Но постепенно мы разобрались, что к чему, и в результате появился ты — великолепное создание, продукт искусного мастерства. Вероятно, поэтому я так дорожу и горжусь тобой.

Джерек взял ее мерцающую нефритовую руку и поцеловал кончики пальцев, а затем нежно погладил ее по спине: он ничего не ответил, да и зачем — его ласковые прикосновения и так выражали все чувства. Джерек знал свою мать достаточно хорошо, чтобы понять, что она взволнована воспоминаниями.

И они возлегли на уютный мох, чтобы насладиться музыкой Города, и созерцать металлическую мошкару, порхающую в фиолетовом сиянии.

— Именно покой я ценю больше всего, — пробормотала Железная Орхидея, томно положив головку на его плечо, — тот первозданный покой, который сохранился только здесь. Я часто думаю, а не утеряли мы то, чем обладали наши предки — умение осмысливать опыт, который давался им жизнью. Хотя Вертер верит, что оно не совсем исчезло в наших душах.

Джерек улыбнулся.

— По моему разумению, о достославный первоцвет, в былые времена каждый сам накапливал опыт за прожитые годы. Мы же не зависим от прошлого и можем сделать из него все, что нам вздумается.

— А из будущего? — поинтересовалась Железная Орхидея сонно и невнятно.

— Если верить прорицанию Юшариспа, то будущее весьма туманно. И его почти уже не осталось.

Но Железная Орхидея уже потеряла интерес к этой теме. Она встала и подошла к берегу заводи. В глубине, просвечивая сквозь жидкость, переливался теплый свет, и, очарованная, она засмотрелась на эту картину.

— Я сожалею… — начала она, но вдруг замолчала, встряхнув темными волосами. — О, эти ароматы, Джерек! Ты чувствуешь, как они великолепны!