— С этим у нас не будет хлопот! Половину суммы я передам вам из рук в руки наличными, а на другую половину выпишу вексель.

— Превосходно, сударь! Мы с вами уладим все эти дела после ужина. Я намерен послать Демареца в Сен-Пьер за Дени Меланом, юристом, а потом вы сможете покинуть нас, когда вам будет угодно…

В тот момент в комнату вошла Мари. И сразу прочитала по лицам обоих мужчин, что они весьма довольны друг другом. Жак пояснил ей, к какому решению они только что пришли.

Однако в ответ она воскликнула:

— Но вы так устали, генерал! Почему бы вам не отложить все это дело до завтра? Думаю, господин де Мобре вполне может подождать еще один день… И потом, подумайте о бедном Дени Мелане, ему ведь как-никак уже стукнуло шестьдесят… Согласитесь, просить человека в таком преклонном возрасте проделать верхом путь от Сен-Пьера до замка, да еще глубокой ночью…

— Разумеется, — согласился Реджинальд. — Мы вполне можем заняться этим завтра. И даже, если вам будет угодно, генерал, вместе спустимся в Сен-Пьер и посетим этого юриста… Я намерен откланяться и пуститься в путь послезавтра спозаранку.

— Послезавтра так послезавтра, это как вам будет угодно, — ответил генерал.

Кавалер поднял голову и увидел, что к ним неслышными шагами приближается мадемуазель де Франсийон. Она услыхала последнюю фразу и судорожно прижала руки к груди. Она была бледна как полотно.

Реджинальд де Мобре же тем временем расспрашивал генерала насчет караибов. Он интересовался, правда ли, что нет никаких оснований опасаться племен, занимающих северную часть этого острова, и не предпринимали ли они когда-нибудь попыток вторгнуться в южную часть.

— Нет, ни разу, — ответил Дюпарке, — никогда. Хотя это вовсе не значит, будто им можно полностью доверять. Несмотря на все наши соглашения, они вполне способны спуститься в один прекрасный день с холмов и перерезать глотки всем нашим колонистам. Но я принял на этот случай свои меры предосторожности. Я намерен надежно укрепить этот замок, сделать его еще более неприступным, чем сейчас. Кстати, кавалер, если желаете, пойдемте со мной, и я покажу вам постройки, которые задумал возвести здесь, чтобы в них могли постоянно жить две сотни вооруженных солдат, и место, где я размещу батарею из двадцати пушек, в случае атаки с моря они смогут поддерживать своим огнем боевые действия из форта Сен-Пьер.

— Подумать только! — удивился Реджинальд. — А мне и в голову не приходило, что у вас есть подобные намерения. И как вы полагаете, скоро ли вам удастся завершить ваши приготовления?

— Месяца через два. Здесь, в этих краях, никогда не следует тратить времени попусту. Если некоторым деревьям требуется десяток лет, пока они начнут приносить плоды, — что ж, ничего не поделаешь, но вот по этой-то самой причине и следует сажать их, не теряя времени! Здесь даже час потеряешь — и уже ничего не наверстаешь никогда… Пойдемте же, кавалер…

Итак, жребий брошен. Он возвращается на «Мадейру». Завтра утром спозаранку он покинет Сен-Пьер, а оттуда отправится прямо в Форт-Руаяль, чтобы сесть на корабль.

Вот о чем думал кавалер де Мобре, сидя один у себя в комнате и рассеянно перебирая рисунки, что он успел сделать в разных уголках острова. Он был весьма доволен собою. Генерал не на шутку удивился бы, догадайся он, насколько хорошо понял гость все его объяснения касательно задуманного им переустройства и дальнейшего укрепления Замка На Горе. На самом же деле Реджинальд даже набросал — конечно, небрежно, одними штрихами, но, сразу чувствовалось, знающей рукой — все строения, что вырастут вскоре подле сахароварни, чтобы разместить в них две сотни солдат, как, впрочем, и саму батарею. Зато рисунок, на котором был изображен сам форт, оказался прямо-таки шедевром скрупулезной точности.

Однако более всего радовала душу господина де Мобре купчая, подтверждающая, что Жак Диэль Дюпарке, верховный правитель и владелец Мартиники, уступает в пользу господина де Серийяка остров Гренаду. Бумага была составлена по всей форме, с соблюдением всех требований закона, и ею Реджинальд дорожил куда больше, чем всеми прочими трофеями!

Со всеми предосторожностями, каких требовали предметы столь драгоценного свойства, он аккуратно завернул рисунки и положил пакет под подушку.

Потом подумал: интересно, придет ли нынче Жюли помочь ему скоротать ночные часы, которые всегда тянутся так медленно? Не теряя надежды на приятную компанию, он проверил, открыта ли дверь и не запер ли он ее по рассеянности на ключ.

Потом решил раздеться и лечь в постель.

Он начал расстегивать камзол. Освободил из плена мнущей их плотной ткани каскады лент и кружев, когда вдруг услыхал робкий стук в дверь. На мгновенье прервал свое занятие и прислушался, но шум затих, чтобы минуту спустя возобновиться, но уже в виде каких-то едва слышных жалобных вздохов.

Реджинальд нахмурил брови. Он не был встревожен, скорее озадачен. Потом до него донесся звук, похожий на приглушенный смех, и на сей раз ему пришло в голову просто-напросто взять и повернуть ключ. В конце концов, если Жюли имела намеренье прийти и развеять его одиночество, у нее не было ни малейших резонов ломать под дверью эту комедию. Что бы могли означать такие странные повадки? Потом подумал, может, это какой-нибудь домашний зверек заблудился в доме и теперь пытается найти дорогу назад, но тут же вспомнил, что ни разу не встречал здесь ни кошек, ни собак.

«Ну и пусть себе!» — подумал он про себя.

И, скинув камзол, тщательнейшим образом разложил его на банкетке. Едва покончил он с этой непростой операцией и выпрямился во весь рост, как дверь в комнату растворилась, и он увидел, как в нее буквально пулей влетела какая-то человеческая фигура. На мгновенье он будто окаменел, не узнавая ни Мари, ни Жюли в очертаниях этой тоненькой, стройной фигурки с руками, плотно прижатыми к лицу.

— Итак? Извольте объяснить, что все это значит! — не сдержал он восклицания.

Луиза де Франсийон подняла к нему залитое слезами лицо. И с трудом сбивчиво пробормотала:

— Ах, умоляю вас… Не поднимайте шума… Это все Жюли…

Он выпрямился, сложил на груди руки и принял строгий вид.

— Жюли? — переспросил он. — Не понимаю, при чем здесь Жюли! И вообще объясните же наконец, как прикажете все это понимать!

— Майор… Это Жюли меня заставила… Она мне все рассказала. Прошу вас, не надо, не уезжайте.

Она рухнула у изножья кровати, бессильно поникла и снова закрыла лицо руками, комкая в них тонкий, как паутина, платочек. Все тело ее сотрясалось от безутешных рыданий. Время от времени, в краткие передышки между горестными всхлипываниями, с уст ее срывались какие-то едва слышные стоны, похожие на жалобные крики раненой или попавшей в неволю птички.

— Послушайте, Луиза, — заметил он, — хотелось бы мне знать, отдаете ли вы себе отчет в том, что делаете? Уже ночь. Весь замок давно спит — чем, кстати, и следует заниматься в этот час всякому, кто не ищет приключений. А вы в комнате у мужчины! И явились сюда по доброй воле! Вообразите себе, что подумали бы о вас ваша кузина и ваш кузен, узнай они о вашем поведении, застань они вас здесь, у меня! Вы были бы непоправимо скомпрометированы! Безвозвратно! А я? Вы подумали, в какое положение вы поставили бы меня?!

Он поспешно отошел прочь, оставив ее на полу подле кровати. Потом, вдруг охваченный каким-то подозрением, кинулся к двери и резко раскрыл ее. На площадке никого не было — впрочем, мрак был таким густым, что было бы странно пытаться разглядеть там что бы то ни было, — однако откуда-то со стороны лестницы до него донеслось какое-то странное частое шуршанье. На цыпочках он пересек площадку и перегнулся через перила. Но не успел он заглянуть вниз, как тут же услыхал, как где-то захлопнулась дверь. Судя по расположению комнаты, насколько он мог сориентироваться в кромешной темноте, эта была спальня Жюли.