У Луизы было такое чувство, будто впервые за всю ее жизнь кто-то по-настоящему обратил на нее внимание, проявил интерес к ее особе.

Она опустила голову, и это движение показалось Мобре знаком согласия.

Он взял ее руки в свои и вдруг почувствовал, что она так крепко впилась в них своими пальчиками, что невольно быстро заглянул ей в лицо. Оно выглядело очень взволнованным. И теперь уже было не розовым от смущения, а бледным как полотно, будто вся она была во власти какого-то внезапного недуга.

И все же она торопливо покинула комнату, даже не обернувшись назад. Мобре же подумал про себя, что не обманулся в своих догадках: может, Луиза и вправду была женщиной с холодной кровью, но явно из тех, кого ничего не стоит разогреть.

Реджинальд заметил, что пролистал уже страниц тридцать из книги, оказавшейся у него в руках, так и не дав себе труда поинтересоваться названием и не поняв ни строчки из того, что успел пробежать глазами. Он закрыл книгу и только тут машинально взглянул на обложку. Это оказался Макиавелли, «Расуждения о состоянии войны и мира». Он покачал головой.

«Странное чтиво, — подумал он про себя. — Интересно, кому здесь может принадлежать эта книга?»

Он снова открыл первую страницу и прочел выведенное каллиграфическим почерком имя: «Мари де Сент-Андре».

Теперь изумление его уже не знало предела. Он никак не мог представить себе Мари, эту страстную возлюбленную, читающей труд столь серьезный и к тому же, прямо сказать, изрядно унылый и наводящий тоску, особенно на хорошенькую женщину. Сам он, к примеру, заскучал довольно быстро, хоть это, казалось, и было бы как нельзя более подходящее чтиво для дипломата, коим он был или за кого, во всяком случае, тщился себя выдавать.

Он с шумом захлопнул том и рассмеялся, снова представив себе Мари, задумчиво склонившейся над этими страницами, ведь он видел в ней только пылкую, страстную любовницу, самозабвенно отдающуюся ласкам мужчины.

Потом подумал про себя, что час уже поздний и Жюли, должно быть, уже не придет. Покачал головой, будто коря себя за недогадливость: будто он не знал, что прислуга никогда не понимает полунамеков! Как мог он вообразить, будто эта служаночка, ничтожная, но, по счастью, вполне удачно сложенная, поймет, что он имел в виду, когда говорил ей, что всегда оставляет дверь незапертой, когда один у себя в комнате?

Полно, лучше уж заснуть и увидеть во сне Луизу.

Медный подсвечник стоял рядом на столике. Он приподнялся в постели, оперся на локоть и уже совсем было собрался задуть свечу, но в тот момент послышался негромкий стук в дверь, и губы его растянулись в обычной насмешливой улыбке.

«Черт побери, — подумал он, — а эта крошка не такая уж дурочка! Хм… Подумать только! Если бы она пожелала меня слушать — а если разобраться, не вижу причин, почему бы ей меня и не послушаться, — из нее вполне мог бы выйти толк!..»

Он с минуту выждал, прежде чем крикнуть: «Войдите», но дверь уже стала медленно растворяться, а в открывшейся щели показалась лукавая, шаловливая мордочка Жюли.

В первый момент служанка несколько удивилась, обнаружив благородного кавалера в постели. И уж было инстинктивно попятилась назад, приготовившись уйти восвояси. Но тут он наконец решил нарушить молчание и приветливо произнес:

— Добрый вечер, крошка, да входите же…

— Прошу прощенья, сударь, — пробормотала она, — но мне показалось, будто меня кто-то позвал. Вот я и подумала, а вдруг вам что-нибудь понадобилось? Это ведь вы меня звали или, может, мне померещилось?..

Он приподнялся и уселся в постели. Тонкая рубашка всколыхнулась, подняв облако кружев и бледно-голубых ленточек, которые украшали ворот и указывали на его любимый цвет — тот, какой полагалось носить любящей его женщине.

— Думаю, красотка, вы слегка ослышались, — возразил он, — скорее всего, просто где-то поблизости пробежала хромая лошадь, вот и все. Да не стойте вы в дверях, подойдите же поближе! Сейчас мы с вами оседлаем эту лошадку, у нас ведь это недурно получается!

— Перво-наперво, — вполголоса проговорила она, — вы меня премного обяжете, если будете говорить потише. У генерала такой чуткий сон, он просыпается от малейшего шума, и боюсь, нынче ночью он и вовсе не сомкнет глаз из-за своей подагры. А комната его совсем неподалеку отсюда… Сказать вам, что я за это время узнала? К примеру, я узнала, что никогда не стоит слишком доверять красивым кавалерам. Вот так-то! Помнится, восемь лет назад вы ускакали от меня на своей хромой лошадке и даже не обернулись на прощанье! Будто прямо так уж спешили… Впрочем, видно, это у вас натура такая, время попусту не теряете!.. Так вот, а нынче вечером я узнала еще кое-что…

— Вот как? — изумился он, придвинувшись к ней поближе и указательным пальцем постучав по ее лбу. — Неужто в этой маленькой головке может помещаться столько всяких секретов?

Она слегка отодвинулась от него и продолжила свои откровения:

— Да-да, не извольте удивляться! И вот что я узнала: выходит, сперва хозяйка, потом служанка, а после служанки и кузина хозяйки… Хотела бы я знать, кто будет следующей? К вашему сведенью, у нас тут в доме живет еще пара-тройка очень соблазнительных негритянок, взять хоть, к примеру, Сефизу с Клематитой…

— Вы ревнуете, Жюли! — воскликнул он со смешком, чем-то напоминающим куриное кудахтанье. — Быть не может, да неужто вы и вправду ревнуете?.. Хотел бы я знать, и кто же это мог вбить вам в головку нелепую мысль, будто меня может всерьез заинтересовать этакая бесцветная особа, которая к тому же служит в доме гувернанткой при детях. Интересно, кто же это вам мог подать такую нелепую мысль?

— И неужто вы осмелитесь утверждать, будто и впрямь не находите в Луизе ровно никакой привлекательности?

Реджинальд вскинул над головой руки, кружева и ленты снова затрепыхались и разлетелись в стороны, делая его похожим на этакую взмахнувшую крылышками пушистую птицу, и возразил:

— Никакой привлекательности?! Но позвольте, Жюли, для меня нет ни одной женщины — ну, разве что какая-нибудь вечно хмурая брюзга, — которая была бы вовсе лишена для меня привлекательности… Да не будь на свете женщин, то и жизнь бы не стоила свеч! Черт побери! Неужто вы и вправду думаете, красоточка моя, будто Бог, создавая на этом свете мужчин и женщин, имел в виду какой-нибудь другой замысел, кроме как заставить их интересоваться друг другом? Ах, знаю-знаю, потом было это обгрызанное яблоко, этот запретный плод, вот это-то меня больше всего и огорчает! Ведь, не будь этого проклятого плода, нам не пришлось бы тяжко трудиться в поте лица, зарабатывая себе на жизнь, и, стало быть, у нас бы тогда оставалось куда больше времени, чтобы заниматься любовью…

— Любовью?! — презрительно процедила Жюли. — Тоже скажете, любовью! Да вы хоть знаете, что это такое?

— Боже праведный, что за вопрос, мне кажется, что с тех пор, как я начал этим заниматься, у меня уже накопился кое-какой опыт… А вы?

Жюли улыбнулась и беспомощно покачала головой.

— Ах, видно, правда ваша, сударь, — явно сдаваясь, промолвила она, — должно быть, так уж нам на роду написано, с намека понимать один другого!..

— Ну вот и славно! — довольно воскликнул Реджинальд. — Тогда придвигайтесь-ка ко мне поближе, нет-нет, еще поближе! Покажите-ка мне свою милую мордашку, моя прелестная камеристка…

Он сделал вид, будто собирается схватить ее за руку, но она снова увернулась и, отпрянув назад, добавила:

— Да нет, сударь! Вовсе я не ревную… Упаси меня Боже от этаких переживаний! Да и с чего бы мне, спрашивается, вас ревновать? Вы берете все, что подвернется по случаю, так ведь и сама я тоже не теряюсь, даю и беру, где Бог пошлет! Только вы бы поосторожней, а то генерал уже заметил ваши шуры-муры с Луизой.

Он пожал плечами, изображая крайнее недоумение.

— Боже праведный, Отец Небесный! Хотел бы я знать, что он там себе вообразил! Воистину, здесь, в тропиках, у всех не на шутку разыгрывается воображение! Я и Луиза?! Эта бедняжка, которая холодней, чем зимнее утро на одном из озер моей родной страны?! Да это же просто смех один!.. Ладно, а теперь расскажите-ка, что вы там еще услыхали.