— Благодарю вас, — ответил Мобре. — У меня есть к вам личная просьба, и я заранее прошу прощенья, что излагаю ее прежде, чем выполнить поручение господина де Серийяка. Мне хотелось бы получить концессию на Мартинике, ибо у меня есть желание обосноваться на этом острове… Заметьте, я вовсе не тороплюсь и, несмотря на мое намерение покинуть «Мадейру», все равно буду вынужден и далее сотрудничать с графом де Серийяком, а возможно, и предпринять путешествие в Европу…

— Концессию на Мартинике, сударь? У вас будет такая концессия! Слово дворянина!

— Я еще не знаю, сударь, каким образом сумею расплатиться с вами за эту милость и как смогу выразить свою признательность, но надеюсь, настанет день, когда и мне тоже представится возможность хоть как-то быть вам полезным!

— Если благодаря вам я получу этот секрет, который станет ключом к нашему процветанию, то считайте, сударь, что мы уже квиты…

Мобре поклонился, лизнул губы и снова заговорил:

— Теперь остается только выполнить поручение, данное мне господином де Серийяком. Так вот, господин де Серийяк намерен попросить вас уступить ему остров Гренаду…

Инстинктивно Дюпарке так и подпрыгнул на месте. Потом воскликнул:

— Как!.. И он тоже! И вы тоже! Чтобы я продал Гренаду?! Черт побери, да что же все это значит? Почему все, словно сговорившись, так зарятся на этот остров, который не сегодня-завтра может стать театром событий весьма кровавого свойства, если, не дай Бог, дикари там и вправду зашевелятся?! И с какой стати, да-да, объясните мне, по какой причине такой человек, как господин де Серийяк, который, как вы сами только что изволили мне сказать, страдает приступами лихорадки и, стало быть, никак не сможет выносить здешнего климата, вдруг возжелал завладеть этим островом?

— Это мне неизвестно, сударь. Господин де Серийяк просил меня только довести до вашего сведения свои пожелания. И я подчиняюсь. Думаю, вряд ли господин де Серийяк сделал бы вам такое предложение, не оценив прежде всех его выгод. Он заметил, как быстро растет благосостояние на Мартинике. И, верно, подумал, что мог бы сделать для Гренады то, что вы, сударь, сделали для острова, на котором мы имеем честь находиться…

Дюпарке с задумчивым видом прошелся взад-вперед по комнате, сердясь на себя, что вынужден отказать в просьбе человеку, оказавшему ему такую неоценимую услугу.

Потом наконец остановился перед ним и, как-то смущенно потирая руки, проговорил:

— Весьма сожалею, кавалер, но Гренада не продается. И часу не прошло, как я вынужден был сказать те же самые слова всаднику, что встретился вам по дороге… Нет, я не продам Гренаду, ведь это подарок, который я положил в колыбель своего сына Жака… И если я говорю с вами со всей откровенностью, то только потому, что, в сущности, это ведь не ваша личная просьба, а поручение человека, с которым вы связаны общими делами… Что же касается концессии, о которой вы меня просили, то считайте, она у вас уже есть. Завтра я отправляюсь в Форт-Руаяль, где собираюсь пробыть не более недели, если, конечно, меня не задержат там дела, связанные с вашим великодушным предложением. Надеюсь увидеть вас по возвращении, и тогда мы с вами вместе посетим земли, которые, думаю, могут вам вполне подойти. Выбор за вами. А в мое отсутствие не окажете ли мне честь быть гостем Замка На Горе? Моя жена будет рада иметь рядом приятного собеседника, который поможет ей развеять одиночество…

— Благодарю вас, — ответил Мобре, — и надеюсь не слишком докучать мадам Дюпарке. Мне хотелось бы сделать несколько набросков в окрестностях вашего замка. И если однажды, мадам, у вас выдастся свободная минутка, я попросил бы вас показать мне пейзаж, который вам особенно по душе, — думаю, у вас есть здесь такие любимые уголки. Мне доставило бы удовольствие написать для вас небольшую картинку в память о моем пребывании в вашем доме…

Поджав губы, Мари хранила полное молчание.

Он казался ей чересчур уж самоуверенным. И она подумала про себя: «Видно, вообразил, будто то, что произошло между нами однажды, может повториться вновь. Так вот, он горько ошибается! Нет, никогда более я не буду ему принадлежать! Я уже стала о нем забывать, зачем он снова явился в мой дом? Боже мой, зачем, зачем он вернулся, чтобы опять причинить мне боль?»

Пока кавалер с генералом потягивали пунш, который подал им в высоких бокалах Демарец, Мари уже сожалела о своей минутной слабости. Ее мучили какие-то дурные предчувствия, и всякий раз, когда она глядела на красивое лицо Реджинальда, ее охватывала странная дрожь, похожая на приступы непонятного, неизлечимого недуга.

Покончив с пуншем, генерал исчез, сославшись на скопившиеся горы неразобранной почты. Он прибавил, что, должно быть, кавалер утомлен после долгого пути верхом и наверняка захочет перед ужином немного отдохнуть. Потом извинился, что так долго не отпускал его, и в ответ на возражения гостя, уже прощаясь, заметил, что ни о чем не сожалеет, ибо получил от беседы с ним истинное наслаждение.

И вышел, оставив Мари с Реджинальдом вдвоем.

Именно этого-то юная дама и боялась больше всего.

Не успела затвориться дверь за генералом, как ей стало еще больше не по себе, а когда кавалер подошел к ней поближе, она вся зарделась и почувствовала, в ней нарастает какой-то глухой протест.

— Клянусь честью, мадам, у меня такое чувство, будто я внушаю вам страх! — смеясь, воскликнул он. — Уверяю вас, вам не следует меня бояться. Я ведь обещал вам вернуться в Замок На Горе — и вот выполнил свое обещание… Конечно, не так скоро, как мне бы этого хотелось, но, если разобраться, даже скорее, чем и сам мог надеяться… Корабли передвигаются так медленно! А Мартиника почти на краю земли! Но если бы вы знали, с какой радостью я вновь увидал эти края, что так полюбились и так восхитили меня в тот раз. Какое волшебное очарование! Как не хватает мне моих кистей и пастелей, когда я любуюсь этими дивными видами…

— Я велю Жюли, сударь, чтобы она проводила вас в вашу комнату, — перебила она его.

— Подумать только! — с притворным изумлением воскликнул он. — Неужто Жюли по-прежнему у вас в служанках?

— Не думаю, чтобы у нее могли быть какие-нибудь резоны покидать этот дом…

Реджинальд слегка покашлял, потом продолжил:

— Мне непременно хочется написать ваш портрет… Знаете, когда я уплывал с этого острова, больше всего я не мог себе простить, что так и не запечатлел на бумаге вашего дивного лица! Я всегда боялся забыть его… Но нет, этого не случилось, ибо оно навсегда осталось здесь, — прикоснувшись к своему лбу, добавил он.

Ей подумалось, что настал момент возвести между ними преграду, чтобы отныне раз и навсегда лишить его всякой надежды.

— Послушайте, кавалер, — твердо проговорила она, — полагаю, вы уже поняли, что за время вашего отсутствия положение мое сильно переменилось. Вернулся из плена мой муж…

Он перебил ее:

— Ваш муж? Но Лефор говорил мне, что вы женаты совсем недавно. А когда я был здесь, вы ни словом не обмолвились, будто генерал уже был вам мужем.

Она глубоко вздохнула.

— Тем не менее так оно и было. Мы обвенчались тайно. Теперь у нас растут дети. Стало быть, надеюсь, вы понимаете, какая пропасть нас теперь разделяет?

— Да, конечно, у вас муж, дети… А сколько, позвольте полюбопытствовать, лет вашему старшему сыну? Насколько я понял, его зовут Жаком, не так ли?

— Сударь, — умоляюще сцепив руки, простонала она, — не пытайтесь нарушить покой счастливого семейного очага, который, думается, заслужил Божье благословение. Я люблю своего мужа! Я всегда любила его, страстно любила… Ведь, помнится, я уже пыталась объяснить вам, как случилось, что вы смогли воспользоваться моей минутной слабостью… Больше этого не будет, поймите, это не должно повториться!..

Он подошел к ней, схватил за запястья, разнял сцепленные руки и со страстью поднес одну из них к своим губам.