Наверное, Дюпарке выжидает, пока индейцы начнут карабкаться по склону, но Мари казалось слишком рискованным подпускать их так близко. И, поддавшись какому-то непреодолимому внутреннему порыву, сама скомандовала:

— Огонь!..

И канониры, не в силах ослушаться этого властного приказа, тут же поднесли запалы. Одновременно щелкнули затворы мушкетов.

И все вокруг сразу изменилось. Не успел рассеяться дым, как перезаряженные каронады уже сделали новый залп. Туго натягивая канаты, откатывались назад пушки, солдаты с криками протягивали друг другу банники, ведра, мешки с порохом. Наугад в росший по склонам холма кустарник, в зарослях которого могли укрываться караибы, летели пули из мушкетов. Грохот пуль напоминал стук бесчисленных градин, падающих на крытую сланцем кровлю.

Когда дым рассеялся и ничто уже не скрывало поля боя, Мари с трудом могла поверить в реальность зрелища, что открылось вдруг ее взору.

Красные ряды индейцев рассеялись, раздробились. Сотни людей, всего несколько минут назад медленно, неотвратимо, в безукоризненном порядке надвигавшихся на замок, теперь в не поддающемся никакому описанию хаосе усыпали склоны холма. Они валялись на земле, скрючившись, грязные, перемазанные поверх краски «руку» слоем пыли, копоти и пороха. На красных телах почти не было видно ран — разве что кому оторвало руку или ногу. Многие тела сотрясались в судорожных конвульсиях. С криками и стонами иные пытались спастись бегством, ковыляя на раздробленной, истекающей кровью культе. В воздухе по-прежнему висело облако желтоватой пыли. То тут, то там оглушенные поначалу выстрелами индейцы теперь поднимались на ноги и, дрожа всем телом, пытались найти хоть какое-то убежище.

Мари приказала прекратить огонь. Дикари уже и так получили достаточно суровый урок и, скорее всего, теперь не скоро решатся снова возобновить атаку.

Кое-кто из них пытался вынести с поля боя раненых и убитых. Мари решительно запретила стрелять в них. Им теперь еще долго придется возиться с этими чудовищно изуродованными телами, и для обитателей замка они в ближайшее время не представляли уже никакой опасности.

Мари с трудом могла отличать друг от друга раненых аборигенов. У нее было такое впечатление, что многие из них куда-то переместились или вовсе исчезли из виду — впрочем, вовсе не удивительно, ведь караибы, уцелевшие после обстрела из каронад, поспешили утащить подальше тех собратьев, кто пострадал поменьше.

Внезапно Мари вспомнила, что ведь именно по ее команде началась страшная бойня. Но у нее не было никаких сожалений — убитые, все эти трупы не вызывали у нее ни малейших угрызений совести. Зато в тот момент она подумала о генерале, и ей в голову пришла мысль, что, отдав в его присутствии приказание открыть огонь, она превысила свои полномочия и, должно быть, генерал теперь в ярости. И все же у нее хватило храбрости обернуться и выдержать его взгляд. Генерал не шевельнулся. Он все еще держал в руках два пистолета и, судя по всему, поступил так же, как и все остальные, — тоже стрелял… Глаза его были устремлены на усеянный изуродованными, истекающими кровью телами склон холма. Похоже, зрелище вызывало в нем искренние сожаления. И все же он посмотрел вниз, встретился взглядом с Мари и улыбнулся. Тут же до нее донесся его возглас:

— Что ж, думаю, теперь они надолго образумились!.. Мари, дружочек мой милый, велите же угостить этих славных людей, — продолжил он, указывая рукою на негров и солдат, — доброй порцией рома!

Рабов уже и так распирало от гордости из-за своих боевых подвигов. А весть о том, что им причитается добрая порция рому, вызвала приступ бурной радости. Некоторые из них принялись плясать, словно дети, весело размахивая мушкетами.

Канониры и солдаты смеялись, празднуя победу.

Теперь со склона холма доносились душераздирающие вопли, безнадежные, жалобные мольбы о помощи, леденящие душу, последние стоны умирающих.

Теперь там с каждой минутой становилось все больше и больше караибов, которые шли туда, чтобы вынести своих. Видя, что из замка более не стреляют, а значит, опасность миновала, они сбегались со всех сторон.

Сержант из стражи нетерпеливо топнул ногой.

— Надо стрелять! Перебить их всех! Перебить всех этих поганцев до единого! Вот увидите, они найдут способ где-нибудь спрятаться, а потом нападут на нас ночью и застанут врасплох, дикари ни за что не сдадутся после такого поражения!

— Что ж, ничего не поделаешь! — ответила Мари. — Стало быть, придется еще раз ответить им тем же манером!

Остаток дня прошел в замке без всяких новых происшествий.

Вблизи форта бой тоже продолжался все утро, потом и там вскоре воцарилась такая же тишина. Дикари больше не показывались.

Однако незадолго до того, как опустилась ночь, солдаты, что охраняли орудия, заметили, что заросли кустарников будто сами по себе передвинулись куда-то в сторону.

Более того, до них непрерывно доносился шелест листвы, а пару раз они заметили даже человеческие фигуры, которые, отделившись от кустов, проворно перепрыгивали от одних зарослей к другим.

Стало быть, караибы вовсе не намерены покидать поле боя. Они явно готовились к новой атаке. И обитателям замка не оставалось иного выбора, кроме как, не смыкая глаз, ждать и быть начеку…

Когда ночь уже окончательно вступила в свои права, Мари удалось уговорить мужа прилечь и немного отдохнуть. Она как могла убеждала его, что, случись новая тревога, его непременно тотчас же поднимут на ноги, однако в данный момент, похоже, все довольно спокойно и он просто должен воспользоваться этой передышкой.

И Дюпарке поддался ее уговорам. Впрочем, и сама она тоже валилась с ног от усталости. Почти не притрагиваясь к пище, она вынуждена была весь день бегать по двору замка, сама следить за всем, то и дело подниматься в комнату генерала, потом навещала юного Отремона, который уверял, что чувствует себя намного лучше, и горел желанием подняться с постели, чтобы помогать защитникам замка. Кроме того, ей еще приходилось частенько наведываться к детям, за которыми неусыпно следила мадемуазель де Фрасийон. Особенно напуган был громом пушек и мушкетной стрельбою маленький Жак. Дрожа от страха, он пытался зарыться в широкие юбки Луизы, и та утешала его как могла. Малыши же верили, что это просто игра…

Тем не менее, едва всем стало известно о победе, одержанной над дикарями, негритянки Сефиза и Клематита, похоже, несколько осмелели и выглядели уже не такими запуганными. Они приготовили ужин. Мари приказала отнести подносы, уставленные обильной пищей, в комнаты генерала и Отремона, а себе велела накрыть в столовой, попросив Луизу составить ей компанию.

Рабы же во дворе в миски, выдолбленные из тыквы, получили свои обычные порции проса и маниоки. Кроме того, Мари велела дать им еще по стакану рома — чтобы подбодрить и вдохновить на новые подвиги.

Однако наступившей ночи суждено было пройти без происшествий.

Едва забрезжило утро, как Мари, прикорнувшая на банкетке в гостиной, сразу же вскочила.

Она вполне отдавала себе отчет, какая огромная ответственность лежала отныне на ее хрупких плечах. Генерал болен, прикован к постели и не в состоянии по-настоящему управлять событиями, а в замке не было другого мужчины, который мог бы взять на себя эти тягостные обязанности. Так что все теперь зависело только от нее.

Она внимательно вглядывалась в свое отражение в зеркале, когда услыхала позади себя шаги и, обернувшись, увидела Жильбера д’Отремона. Рука на перевязи. На плечи накинут камзол с бурыми пятнами крови. Запачкана была и его рубашка.

— Вы поступаете неблагоразумно, поднявшись с постели, — заметила она. — Почему бы вам не остаться у себя в комнате? Вы же сами видите, теперь нам уже нечего опасаться. Нет никаких сомнений, дикари покинули эти места…

— Я восхищаюсь вами, мадам, — проговорил он вместо ответа. — Да, я восхищаюсь вами и не могу понять, откуда вы черпаете силы. Вы ведь не спали, не так ли?