Под тяжестью этого великана, который словно заполнил ее всю целиком, щедро одаривая своей любовью, Мари испытывала нестерпимую боль и в то же время благословляла свои страдания, ибо мыслями была сейчас не с Ивом, а с Кенка. То, что доныне, когда она изучала взглядом своего раба, казалось ей невозможным, теперь представлялось вполне осуществимым, и оттого желание это выросло в ней с еще большей силой, окончательно подготовив к новым ощущениям, для которых она теперь уже вполне созрела физически, хоть и никогда не могла думать иначе как с отвращением…

Верного пса, вот кого ей хотелось сделать из него, верного и преданного ей до самой смерти. Легкими движениями она поглаживала его по вискам, так проводят ладонью по спине славного доброго зверя.

Он все еще переваривал свое счастье, с закрытым ртом, утомленный, точно после очень вкусной и слишком обильной трапезы. Мари, как и ожидала, была теперь спокойна, возбуждение ее улеглось, и все мысли обрели четкость и ясность.

Она подвинулась к нему ближе, уселась рядом и положила голову на его плечо.

— Послушайте, Лефор, у меня есть один план, и чем больше я о нем думаю, тем больше он кажется мне осуществимым, пусть даже на первый взгляд и чересчур дерзким.

Он слушал ее, весь внимание.

— Мысль эта пришла мне в голову, когда я думала, что господин де Туаси человек слабый и незначительный, — продолжила Мари. — Помните, мы ведь с вами согласились во мнении, что, в сущности, командор не должен испытывать особой вражды к генералу, не так ли?

— Само собой! — согласился он. — И что из этого?

— Похоже, как мы с вами и говорили, вся ненависть командора направлена против этого так называемого губернатора в изгнании…

— Ясно, так оно и есть…

Она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза, и с каким-то необычайно серьезным видом проговорила:

— А что, если мы предложим командору обменять Дюпарке на господина де Туаси?

— Но ведь, насколько мне известно, господин де Туаси пока еще не в наших руках, — без всякого замешательства заметил Ив.

— Но он может в них оказаться, — с легким оттенком лицемерия возразила она. — Неужели же вы, Лефор, не в состоянии похитить этого человека?

Она ожидала, что он вздрогнет от неожиданности, станет спорить, попытается ее разубедить. Но он лишь с невозмутимой кротостью ответил ей:

— Какой разговор! Конечно, я могу похитить этого господина де Туаси, Лапьерьера, кардинала Мазарини и даже саму королеву-мать, если только об этом попросите меня вы, Мари… Нет, в самом деле, не вижу, что бы помешало мне похитить этого губернатора в изгнании, если таково будет ваше желание!.. Только вот командор, согласится ли он на такой обмен?

— Об этом надо будет спросить у него самого!

— А кто, интересно, у него об этом спросит? Для честного, порядочного француза, который сохраняет верность своему королю, звенеть шпорами на острове Сен-Кристоф — занятие довольно опасное! Если я туда отправлюсь — а если таково будет ваше желание, я, конечно же, так и сделаю, — то сильно рискую остаться там вместе с нашим славным генералом, а ведь у меня, увы, нет такой прекрасной и доброй девушки, которую бы тревожила моя участь… И потом, если я тоже окажусь в плену, кто же тогда похитит господина де Туаси?..

— Неужели вы не знаете никого, кого можно было бы послать парламентером на Сен-Кристоф?

Тонким концом трубки Ив почесал затылок с видом, красноречиво говорящим о глубочайших раздумьях.

— Не знаю… Нет, просто ума не приложу! — немного помолчав, признался он.

— Но послушайте, — с некоторым раздражением промолвила Мари, — если уж полагаете, что сможете похитить губернатора в изгнании, то, должно быть, куда легче найти человека, который мог бы передать на Сен-Кристоф наше предложение, не так ли?!

— Все, нашел! Считайте, что дело в шляпе!.. — воскликнул он. — Совсем забыл рассказать вам об одном святом отце, которого обвиняют в прелюбодеянии с негритянкой, рабыней одного плантатора, а это может стоить ему двух тысяч фунтов сахару, не говоря уже о серой сутане! Тысяча чертей, как же я мог забыть! Это один монах-францисканец, я как раз собирался попросить вас замолвить за него словечко перед Лапьерьером, чтобы они закрыли это дело и прекратили судебное преследование. Этот монах, с тех пор как попал на остров, вбил себе в голову дурацкую мысль подвергать гонениям колонистов и жен плантаторов, которые, как выражается небезызвестный нам славный судья, вступают в преступные сношения, в результате которых появляются на свет цветные дети, маленькие мулаты и мулаточки… По мне, так пусть себе рождаются, природа есть природа… Лично я бы, мадам, с легким сердцем дал отпущение грехов отцу Фовелю, пусть даже, как утверждает эта негритянка Клелия, он и повинен в рождении того маленького цветного Иисуса, которого она предъявила нынче утром в зале суда.

— Для начала неплохо бы узнать, действительно ли этот ваш монах может быть нам полезен, — холодно заметила Мари.

— Ну конечно! Я же этого францисканца знаю как облупленного, он умеет выпустить пулю почти так же метко, как и я, и, ко всему прочему, обладает еще тем достоинством, что не задает лишних вопросов, когда перед ним стоит чарка с добрым ромом. Все, решено, вот этого монаха я и отправлю к господину де Пуэнси! Повторяю, я знаю его как облупленного и уверен, случись что там, на Сен-Кристофе, фортуна повернется к нему спиной, он без всяких колебаний объявит себя членом Святой инквизиции — без всяких, впрочем, на то оснований, — но добьется, что его выпустят на свободу!..

— Вы можете за него поручиться?

— О, мадам! Настолько, насколько можно поручиться за монаха, который, напившись так, что на нем уже пояс трещит от натуги, стелет себе удобную постельку между двух пушек нашего форта! Это верный человек, тут уж сомневаться не приходится!.. Особенно если мы вырвем его из лап правосудия!

— В таком случае, — продолжила Мари, — я непременно поговорю об этом монахе с Лапьерьером, пусть он даст понять судье, чтобы тот оставил его в покое. Так что, если вам удастся его отыскать, можете немедля сообщить ему о наших планах.

— Отыскать его?! — возмутился Лефор. — Да чего проще! Сейчас прямо сразу спущусь к нему в часовню, должно быть, он молится там о спасении своей грешной души, а нет — так сидит себе в «Большой Монашке» и заливает свои печали… В любом случае можете считать, что дело сделано.

— А как насчет господина де Туаси?

— Это уже мое дело, — заверил ее бывший пират. — Вроде я уже доказал вам, что на Лефора можно положиться, так или нет?

— Как вы думаете, нельзя ли будет сделать это побыстрее?

— Как только монах вернется назад с ответом командора.

— А вам известно, где найти господина де Туаси?

— Да если потребуется, я весь мир переверну вверх тормашками, отыщу его хоть на краю света и самолично приведу к господину де Пуэнси!

— Благодарю вас, Лефор! — проговорила она. — Теперь я вижу, что не ошиблась в вас. Мой план казался мне неосуществимым, но теперь, благодаря вам, поговорив с вами, я уверена, да-да, совершенно уверена в успехе.

— Ах, мадам! Лефор умеет быть благодарным…

— Я тоже, — заверила она его. — Как только генерал снова будет здесь, вы будете вознаграждены, как того заслуживаете…

— Но ведь я уже вроде получил свое вознаграждение, — с бесстыдной ухмылкой заметил он, — правда, если вы сочтете, что я достоин большего, я не против повторить.

— Ладно, давайте поговорим серьезно. Думаю, мы не можем действовать, не поставив в известность Лапьерьера. Ведь как ни говори, а он здесь временный губернатор. До настоящего времени, при всей своей бесхарактерности, он понимал нас и действовал заодно. Не исключено, что он согласится помочь и на сей раз…

— Ясное дело, — согласился Лефор. — Тем более что мне ведь понадобится корабль, надо же как-то отправить на Сен-Кристоф моего францисканца… А кто же, как не губернатор, сможет мне его дать…