Не успел он проговорить эти слова, как откуда-то появился всадник. Он прискакал оттуда же, что и беженцы, — иными словами, со стороны Фон-Сен-Дени. Сидел верхом на лошади прямо без седла и громкими криками яростно понукал бедное животное. Узнав генерала, резко натянул поводья и сразу остановился. Лошадь всеми четырьмя копытами заскользила по ручьям рома и сахара, когда он торопливо спешился и, не обращая больше внимания на скотину, бросился к генералу и схватил его за плечо.

Потом торопливо, то и дело перескакивая с одного на другое, принялся что-то рассказывать, но так сбивчиво и в таких туманных выражениях, что генерал не понял ни слова.

— Я узнал вас, — проговорил тогда он, — вы ведь Дюкасс, с Морн-де-Каде, не так ли?

— Да, — тяжело переводя дыхание, подтвердил — тот. — Мой дом разрушен… Надо срочно послать туда солдат… А мой сын… Ах, это ужасно!

— Успокойтесь же, — обратился к нему Жак, — и расскажите толком, что случилось. Не спешите, сперва отдышитесь как следует, не то я опять не пойму, о чем речь. Поймите, если этой ночью мы будем посылать по отряду солдат повсюду, где разрушено жилище или кто-нибудь сгорел в огне, нам придется мобилизовать людей со всего света, да и того, похоже, окажется слишком мало!

Дюкасс прижал руки к груди, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, закрыл глаза и горестно, тяжело вздохнул. Жак даже подумал, что он вот-вот лишится чувств, и протянул руку, пытаясь поддержать его.

— Прошу простить меня, — проговорил наконец колонист, — позвольте мне минутку…

— Разумеется, Дюкасс. Не спешите. Я подожду. Я ведь узнал вас. Это ведь у вас, кажется, красивый сынишка лет двенадцати, почти того же возраста, что и мой… Его зовут Жюльен, не так ли?

При этих словах Дюкасс закрыл руками лицо и горько разрыдался. Потом, похоже, слегка овладел собой и, как-то злобно оскалившись, воскликнул:

— Сволочи! Подонки! Они его зарезали!.. Да-да, они зарезали моего маленького Жюльена!.. Одним ударом мачете… напрочь перерезали ему горло!..

При взгляде на этого человека, сердце сжималось от боли, даже несмотря на царивший вокруг адский ужас. И Жак подумал о своем собственном сынишке…

— А теперь, Дюкасс, — с теплотой в голосе попросил он, — расскажите все по порядку…

Неимоверным усилием воли колонист подавил слезы.

— Извольте, — прерывающимся от сдерживаемых рыданий голосом начал он. — Дело в том, что поначалу я не хотел покидать Морн-де-Каде… Я видел, как мимо проходили люди из Фон-Сен-Дени, но дом мой был уже разрушен, и я не видел никакого резона попусту тратить время в Сен-Пьере… Потому что на другой день собирался построить себе другую хижину. Только ждал, когда рассветет, чтобы поскорее взяться за дело… Так вот, я закутал своего маленького Жюльена в одеяло, а сам пошел поискать скотину, которой удалось выбраться из огня. Мне удалось поймать вот этого самого коня, на котором я сюда и добрался… Не знаю, вряд ли я отсутствовал больше получаса! Потом возвращаюсь… и что я вижу!.. Мой Жюльен… с перерезанным горлом! Завернут в одеяльце, как я его и оставил… а головка, несчастная, любимая головка моего сыночка… ее нет… они ее отрезали!.. Дикари! Ублюдки! Они отрезали ему голову!.. А теперь приближаются сюда по дороге, что ведет из Карбе, идут сюда, чтобы грабить и убивать!..

— Вы ведь имеете в виду негров, не так ли? — как-то сухо переспросил Жак.

— Да, этих мерзких тварей! Черных подонков, грязных рабов! А я, глупец, был еще с ними так добр! Ну, ничего, пусть только попадутся мне в руки! Они мне дорого заплатят за свою жестокость! Тысячу раз клянусь Пресвятой Девой, я начиню им задницы порохом, и они взлетят на воздух, как камни из вулкана. Тысяча чертей!.. Я нафарширую их порохом, как гусей! И взорву дотла! Клянусь головой моего несчастного сыночка!

— Сколько их? — спросил Байардель.

— Откуда мне знать? Триста… может, пятьсот, может, тысяча… а может, и того больше! Видели бы вы их! Бегут бегом! Точно осатанели! С мачете! С факелами в руках! На своем пути они предают огню все, что еще уцелело от пожара, особенно если в домах еще кто-то остался в живых!

— Как думаете, насколько вы смогли опередить их? — поинтересовался генерал.

— Трудно сказать… Минут на десять… А может, и на целый час… Ведь они бегут гурьбой, орут, поют песни. Останавливаются, когда видят разрушенные дома. Обшаривают их, пьют, если им удается обнаружить там тафию, убивают хозяев, перерезают глотки всем белым, что попадаются на пути… Все эти подлости отнимают у них время… Поспешите же, прикажите выслать им навстречу войска!

— Этого следовало ожидать, — снова мрачно повторил Байардель.

— Капитан, — обратился к нему генерал, — надо действовать, не теряя ни минуты. Немедленно отправляйтесь в форт. И возьмите там сотню солдат с офицером.

Однако не успел Байардель сделать и шагу, как он удержал его за рукав рубашки и добавил:

— Дюкасс, у вас ведь есть лошадь, уступите ее капитану, а сами можете сесть сзади. И оба скорее в форт!

Не успел генерал покинуть Замок На Горе, как Мари сразу осознала, какая ответственность легла теперь на ее плечи. Нога все еще болела, но уже чуть поменьше. К тому же она заметила, что чем больше она двигается, чем больше заставляет себя наступать на нее, тем слабее делается боль.

Она позвала кузину, поручила ее заботам детей и сказала, что ей нужно заняться прислугой.

Пожары, которые с возвышенности, где располагался замок, были видны как на ладони, распространялись поистине с головокружительной быстротой. И ей подумалось, что было бы совсем нелишне несколько подбодрить и успокоить обитателей замка порцией спиртного. Она подозвала Демареца и, дабы потренировать вывихнутую лодыжку, сама отправилась вместе со слугой в кладовку, где хранились запасы рома. Приказала Демарецу взять небольшой бочонок, потом, когда тот уже понес его на середину двора, чтобы открыть там, где предполагалась раздача спиртного, вернулась в дом за посудой.

Когда Мари снова вышла во двор, так и не найдя в доме достаточно посуды, чтобы хватило всем, но зная, что негры привыкли пить из своих тыквенных мисок, подозвала к себе Кенка и велела ему передать остальным рабам, что собирается угостить их ромом, только для этого им придется пересилить страх и зайти к себе в барак за калебасами.

Негр выглядел таким возбужденным, каким она еще никогда не видела его прежде. Огромные, цвета агата, глаза сверкали каким-то непривычным светом. А белки, которые всегда напоминали испещренный кровавыми прожилками застывший гусиный жир, сегодня были заметно белей и прозрачней обычного.

Этот новый, совершенно не привычный для нее взгляд поверг молодую даму в полное замешательство.

— В чем дело? — спросила она. — Чего ты ждешь? Разве ты не понял, что я сказала?

Не отвечая, он продолжал смотреть на нее в упор, и ей показалось, будто во взгляде его сквозила неприкрытая похоть, какой ей еще никогда не доводилось замечать в нем прежде.

— Ступай прочь, и немедленно! Не то отхлещу кнутом!

Она вдруг со всей ясностью увидела, как несколько лет назад оказалась в объятьях этого негра. Вспомнила обо всех своих сожалениях, всех угрызениях совести и отвращении, что испытала потом, после той постыдной близости, до которой унизилась в минуту слабости, растерянности и страха.

Сама не отдавая себе отчета в том, что делает, она пятилась от него все дальше и дальше. Кенка же все наступал и наступал. Внезапно ее осенило, что, если сейчас, в этот самый момент, не произойдет что-нибудь, что могло бы его образумить, он бросится на нее. Панический страх овладел ею. Она уже видела, как к груди ее потянулись руки с длинными, толстыми, точно перезревшие, гнилые бананы, пальцами.

Внезапно она выпустила кубки, что держала в руках. И этот звук, похоже, разбил чары, во власти которых находился негр. Все тело его сотряслось, словно от сильного озноба, он весь сжался, согнулся в три погибели, будто в глубоком реверансе, потом с невероятным, необъяснимым для нее проворством сделал пируэт, повернулся к ней спиной и стремглав понесся в сторону двора. Все еще с колотящимся от пережитого волнения сердцем она услыхала, как он передавал ее приказания остальным неграм. Говорил, что их собираются угостить тафией, а им надо пойти за своими калебасами. Ей понадобилось немало времени, чтобы окончательно прийти в себя.