— Да нет, лучше уж я зайду к вам в комнату, — согласился он, — пожалуй, это самое подходящее место для признаний, которыми мы намерены обменяться… Ибо и я тоже не прочь объясниться с вами…

В этот момент в столовую вошла Сефиза с огромным серебряным подносом, на котором были расставлены блюда. Она отличалась теми весьма округлыми формами, какие можно встретить лишь у негритянок, прислуживающих на кухне, где они могут вволю есть не только то, что остается с господского стола, но порой при случае и побаловать себя лучшими кусками.

Реджинальд следил, как она взад-вперед сновала по комнате, почесывая подбородок с видом человека, который пытался отогнать от себя какие-то слишком уж дерзкие замыслы.

Едва исчезла Сефиза, как вновь появилась Луиза. Глаза у нее заметно покраснели от обильных слез.

Однако оба они — и кавалер, и Мари — на какой-то момент буквально застыли, будто превратившись в соляные столбы, когда почти одновременно заметили, что Луиза снова прикрепила к плечу своего нового платья все тот же бантик из ленты, подаренной ей Реджинальдом.

«Кто бы мог подумать! — подумал тот про себя. — Похоже, эта крошка еще горячей, чем я мог предположить… Какое дерзкое непослушание кузине! Надо бы впредь быть поосторожней, не то можно попасть в весьма щекотливое положение. Она вот-вот влюбится в меня по уши, и тогда мне ее уже не остановить…»

Едва успев затворить за собой дверь своей комнаты, Мари сразу поняла, какую допустила неосмотрительность, пригласив кавалера сюда для объяснений.

Но было уже слишком поздно. Поднимаясь из-за стола, он поклонился ей и исчез со словами:

— До скорой встречи…

Потом с подчеркнутым почтением склонился перед Луизой. Мадемуазель де Франсийон одарила его в ответ улыбкой, поднялась и тотчас же исчезла, не удостоив Мари ни словом, ни взглядом.

Она подумала об этом обеде, где все трое сотрапезников напоминали восковые фигуры, скованно застывшие каждый над своей тарелкой, не в силах произнести ни слова, об этом холодном обеде, где все едва притрагивались к блюдам — за исключением разве что Мобре, который хоть и не нарушал молчания двух женщин, но, судя по всему, не принимал его слишком уж всерьез.

Как долго тянется время… Но нет сомнений, он непременно придет! Он ведь обещал!

Она мерила шагами комнату, нервно комкая в руках платочек, будто боясь с минуты на минуты разрыдаться и иметь в нем нужду.

Она была у окна, в дальнем от двери конце комнаты, когда кто-то негромко постучал. Тут же последовал ответ:

— Войдите!

Дверь стала медленно, осторожно открываться. Было такое впечатление, будто Реджинальд старался поднимать как можно меньше шума. В руках он держал книгу — книгу, которую она тут же узнала, вдруг вспомнив, что забыла ее в спальне, где теперь разместился Реджинальд, а первое время после приезда жила Луиза. Ей подумалось, вот уже сколько лет, как она лежала там, и за все это время она ни разу не испытала желания вновь перечитать эти страницы. Как могла она так долго обходиться без книги, что когда-то так пришлась ей по сердцу?

Мобре тем временем склонился в поклоне.

— Милая Мари, — обратился он к ней, — возвращаю вам эту книгу, которая принадлежит вам, как о том свидетельствует ваше имя, запечатленное на ее титульном листе… Не скажу, чтобы я из-за нее всю ночь не смог сомкнуть глаз, но, по правде говоря, она положительно помогла мне справиться с бессонницей… Я залпом проглотил половину и не мог отделаться от недоумения, как могли вы находить удовольствие в этаком скучнейшем чтиве!

— А кто сказал вам, будто я находила в этом удовольствие?

— Ах Боже мой! Нетрудно было догадаться, — ответил он с улыбкой, менее насмешливой, чем обычно, или, во всяком случае, ей так показалось. — Меня трудно обмануть. На ней ведь стоит ваше имя, не так ли? К тому же достаточно было перелистать пару страниц, чтобы увидеть, что эту книгу читали и перечитывали, догадаться, что над ней немало размышляли, мечтали, что буквально каждая фраза не на шутку поражала ее владелицу… А кто же еще в этом доме мог с таким вниманием читать ее, кроме вас или генерала! Но поскольку на ней стояло ваше имя — то мне все сразу стало ясно!

— Вам не откажешь в проницательности, кавалер, примите мои комплименты.

Она огляделась по сторонам в поисках наиболее достойного места для этой полюбившейся, некогда настольной, книги, но, не найдя, положила ее на один из стоявших в комнате комодов, меж безделушек из тончайшего фарфора и оправленной в серебро пудреницы с бронзовыми фигурками.

Не проронив ни слова в ответ, Мобре изучал комнату. Ему хватило одного беглого взгляда, чтобы сразу оценить разницу между тем, какой он увидел ее, когда попал сюда впервые, и тем, какой она стала теперь. В ней появилось много новой мебели: заваленный разными бумагами письменный столик, два богато украшенных инкрустациями секретера, китайский шкафчик, где стояли ценные вещицы, выточенные из черепахового панциря и горного хрусталя. Вдоль стен, увешанных дамасскими коврами, на пьедесталах стояли статуэтки из агата и бронзовый бюст Людовика XIII, повсюду были расставлены где банкетка, где пуф, а где и стулья и кресла из точеного ореха, украшенные затейливой резьбой, золоченые и обтянутые муаровой парчой; скамеечка для молитвы из ценной породы дерева, круглый палисандровый столик на ножке, расписанный лаком и золотом.

Мари стояла перед ним, уже не зная, что именно собирается сказать ему, что предпринять в такой ситуации.

Луиза де Франсийон поехала на прогулку наедине с кавалером и вернулась с лентой цвета Реджинальда на корсаже! Это было единственным, что занимало ее мысли, все остальное, даже присутствие подле нее Реджинальда, было точно в тумане.

Она была явно в замешательстве. И это обстоятельство доставляло шотландцу огромную радость. Он мало-помалу приближался к ней, твердо решив ни за что не нарушать молчания первым. И ни на мгновенье не сводил с нее глаз. Догадываясь о ее смущении, он ничуть не сомневался, что она не позволит себе говорить с ним с той ненавистью и тем злобным ехидством, с каким обрушилась давеча на Луизу. Разве он из тех мужчин, которые стерпят, когда их одергивают таким образом, и разве не означает все это, что Мари просто-напросто ревнует, а стало быть, все еще влюблена?

— Присядьте, прошу вас, — проговорила она наконец. — Думаю, вам многое надо мне сказать, так что разговор будет долгим…

— Мне надо многое сказать вам? — словно не веря своим ушам, переспросил он. — Но разве не вы сами просили меня прийти, пообещав, что имеете сообщить мне что-то весьма важное?

— И все-таки говорить придется вам… Я уже изложила вам вчера все, что думаю. Но с тех пор вы успели столько натворить в этом доме, что вам придется объяснить свое поведение… Итак, кавалер, что же вы мне скажете? Я вас слушаю!

— Что же я могу сказать вам, Мари?.. — слегка вздохнув, проговорил Реджинальд. — Поверьте, ничего нового, все то же самое. Я люблю вас. И вы это знаете. Надеюсь, вы не потребуете от меня доказательств моей любви. Ведь само мое возвращение, мое присутствие в этом доме — разве это недостаточно убедительные свидетельства моих чувств?

Он на мгновенье замолк, ища взглядом, куда бы присесть, потом уселся на ту банкетку, какую она ему указала. И тут же снова заговорил:

— Да, так оно и есть! Я люблю вас, а вы отвергаете мою любовь! И я даже сказал бы, вы отвергаете меня, идя наперекор собственным желаниям… Вы находите тысячу всяких предлогов, чтобы не быть со мною такой, какой были прежде и какой я был вправе надеяться найти вас вновь… Ваш муж, ваши дети!..

— Ах, видно, вы и вправду блестящий дипломат! — воскликнула она. — С каким искусством вы переводите нашу беседу совсем в другое русло! Вы меня любите, а я отвергаю вашу любовь! Все дело только в этом!.. Я хочу сказать, — поспешила пояснить она, — что дело вовсе не в этом. За считанные часы вы успели принести сюда столько смуты, так нарушить царивший здесь покой, что должны либо немедленно объяснить мне ваше поведение, либо без промедления покинуть этот дом!.. Да-да, уехать отсюда, не дожидаясь возвращения генерала…