— Еще бы! Я вам больше скажу, сын мой, с тех пор как он пришел в себя, только и делает, что говорит без умолку, даже чересчур, из-за чего изрядно ослабел и потерял много крови. У него сильные кровотечения…
— Тогда отведите меня поскорей к нему, святой отец, мне надо задать ему пару вопросов…
— Ступайте со мной, сын мой, — пригласил его святой отец.
Они прошли через дверь и оказались в узком коридорчике, чья свежая прохлада приятно удивила капитана. Чуть обогнавший его священник остановился, поджидая спутника. Когда Байардель уже поравнялся с ним, тот заметил:
— Должен предупредить вас, это весьма строптивый больной. С самого нынешнего утра, спозаранку, у него только и разговору, как бы поскорее покинуть лазарет. Утверждает, будто опозорен и даже часа лишнего не останется на острове, где рискует стать всеобщим посмешищем!
— И куда же, интересно, он намерен отправиться? — вне себя от изумления справился Байардель.
— По-моему, он и сам еще толком не знает… Упоминал что-то о Сен-Кристофе, о капитане Лашапеле, о лейтенанте Лавернаде… потом еще о каком-то дозволении на плаванье — в общем, сплошной вздор, об этом даже и говорить-то не стоит!..
— Буду сильно удивлен, если он сможет уйти слишком далеко… с пулей в груди, — заметил капитан. — Немало мне довелось повидать на своем веку умирающих, которые уж одной ногой в могиле, того и гляди, отдадут Богу душу, а все еще бормочут о каких-то дальних странствиях.
— Ах, сын мой, какой уж тут умирающий! Сроду не видывал ни одного больного или раненого, которого было бы так трудно удержать в постели… Кстати, а вам известно, кто же это с ним так скверно обошелся?
Байардель поджал губы и утвердительно кивнул головой.
— И кто же это? — поинтересовался священник.
— Тсс!.. Надеюсь, святой отец, вы простите мне мою скрытность, но мне хотелось бы прежде поговорить об этом с ним самим…
Иезуит тяжело вздохнул и указал пальцем на дверь.
— Что ж, будь по-вашему, сын мой, он здесь. Входите же. Я предпочту оставить вас наедине. Он утверждает, будто моя сутана нагоняет на него тоску, а для больного в таком состоянии тоска не самое лучшее лекарство…
Байардель поклонился святому отцу. И уж было взялся за ручку двери, когда тот вернулся и снова приблизился к нему.
— Да, кстати, чуть не забыл, — добавил священник. — Он требовал позвать к нему отца Фовеля. Кажется, это тот самый монах-францисканец, который без позволения своего настоятеля отправился тогда с ним на Сен-Кристоф…
— Да, святой отец, это он и есть.
— Так вот, он непременно желает его видеть. Если вам случится проезжать мимо их монастыря, буду весьма признателен, если вы доведете сие до сведения отца Фовеля.
— Не извольте сомневаться, сделаю при первой же возможности! — заверил его Байардель, растворив дверь и уже входя в комнату.
Ив Лефор лежал на походной койке. Он был почти в чем мать родила, и топорщившаяся вокруг окровавленной повязки густая, курчавая черная шерсть делала его похожим на какого-то большого раненого зверя. Тело оказалось слишком длинным для обычной походной койки, и огромные ступни — величиною побольше вальков, какими пользуются прачки, когда отбивают белье — уже не помещались на ней и свободно висели над полом. Бывший пират, зверски вращая глазами, с хмурым видом озирался по сторонам, и само выражение лица его не предвещало ничего хорошего.
— Тысяча чертей! — воскликнул он при виде друга. — Тысяча чертей и дьявол в придачу! Наконец-то, капитан, а то я уж совсем заждался! Надеюсь, теперь-то вы поможете мне выбраться из этого заведения. А то сил моих больше нет! Жрать ничего не дают, зато вокруг без конца шляются эти святые отцы, друг за дружкой, один уйдет, другой придет, и, только успеешь задремать, тут же будят тебя своими четками. Они меня уже даже соборовали! Вы только представьте, дружище! Последнее причастие, и кому — мне!.. Это ж надо придумать — сыграть этакую шутку с парнем вроде меня, не иначе как им пришла в голову эта каверза, чтобы поставить меня на ноги… Хорошо еще, не отдал Богу душу… Так нет же, потом является этот хирург Кене с таким длиннющим ножом, вроде кинжала, и давай ковыряться у меня в груди, в дыре, что, похоже, пробила в ней чья-то пуля!.. Нет-нет, капитан, хватит с меня этого врачевания! Если вы мне настоящий друг, найдите какое-нибудь приличное платье и помогите поскорей отсюда смыться! Кстати, а где это я нахожусь? Судя по всему, прямо в иезуитском гнезде?..
Лефор вдруг прервал свою речь и закашлялся. Кашель был таким сильным, что койка тут же затрещала, и Байардель уж было испугался, как бы она и вовсе не рассыпалась. Потом Иву пришлось перевернуться на бок, чтобы как следует прокашляться. Когда он наконец отхаркнул мокроту, капитан заметил, что она обагрена кровью.
— А теперь, дружище, послушайте-ка меня, — заявил он. — У вас ведь может открыться кровотечение. Да полежите вы, черт бы вас побрал, спокойно! Сперва придите хоть немного в себя, а уж потом вместе подумаем, как половчее отсюда удрать! Здесь вы как-никак в лазарете, и за вами, похоже, недурно ухаживают!
— Ладно, теперь мы можем поговорить по-человечески. Мне всегда намного лучше после того, как прокашляюсь… Так вот, дружище, достаньте-ка мне поскорей какую-нибудь сносную одежонку, не могу же показаться на людях, точно ободранный козел!
— Погодите, сударь, эк вас сразу понесло! — прервал его Байардель. — Вы бы сперва попытались мне наконец объяснить, что же это с вами такое стряслось!
— Да ничего такого, просто свинцовая пуля калибра шестнадцать на фунт вошла мне меж ребер, а выскочила где-то со спины. Вот и все! Так, во всяком случае, утверждает Кене, а я знаю об этом не больше вашего!
— И вам неизвестно, кто же выпустил в вас эту свинцовую пулю?
— Откуда мне знать? Была уже ночь. Выхожу я из таверны «Большая Монашка Подковывает Гуся». Седлаю, значит, свою кобылу и даю ей полную волю, потому как в такой час она лучше меня знает дорогу! И тысяча чертей!.. Когда мы с ней уже въезжаем на деревянный мостик, что ведет к хижине моей бедной подружки Бабен, вдруг слышу, рядом как бабахнет, и в тот же миг будто кто со всей силы пырнул меня в грудь. Ну, вы меня не первый день знаете, дружище, за мной тоже дело не встало, хоть вокруг такая темень, хоть глаз выколи! Тут же выхватываю пистолеты и выпускаю сразу две пули в то самое место в кустах, откуда только что сверкнул огонь. И уж потом валюсь с лошади. Должно быть, там меня вчера вечером кто-то и подобрал…
— Вчера вечером?! Да что вы, дружище, почитай, уж недели три минуло, как с вами приключилась эта катавасия! А припомните-ка, чем вы занимались прежде, чем отправиться в таверну «Большая Монашка Подковывает Гуся»?
Лефор сокрушенно вздохнул.
— Разве такое забудешь! — нехотя проговорил он. — Заглянул в халупу Жозефины Бабен. Уж месяца три, как мы с ней не видались! Но вы ж ее знаете, дружище, хотя бы по слухам! Вся беда в том, что эта баба просто жить без меня не может! Когда меня нет, она места себе не находит, готова свою селезенку сварить, печень сожрать, но стоит мне появиться — сразу оскалится, как гиена, и давай чихвостить почем зря!.. А уж в тот вечер, скажу я вам, она была в ударе! Устроила мне сцену ревности, да еще какую!.. Да-да, дружище, вы только представьте, приревновала меня к служанке, что живет в семействе Дюпарке, к этой самой Жюли! Клялась и божилась, будто весь Сен-Пьер уже знает, что я изображал с ней зверя с двумя спинами… Короче, пришлось пнуть ее разок-другой сапогом, чтобы хоть как-то привести в чувство… ну а потом пошел в таверну, потому как в глотке очень пересохло… Вот и все дела!
— Выходит, дружище, — заметил Байардель, — вас ранили, когда вы ступили на этот деревянный мостик. И говорите, в ответ выстрелили сразу из обоих пистолетов, так, что ли?
— Тысяча чертей! Обе пули вылетели как одна! И на этот раз я действовал даже проворней, чем когда мне пришлось выслеживать на дороге, что ведет к Замку На Горе, этого подонка Бофора, ведь ему тоже вздумалось прикончить меня тем же самым манером!
