ВТОРОЙ ПСАЛОМ АРМЕНИИ{203} Армения, — руша камения с гор знамением скорбных начал, — прости мне, что я о тебе до сих пор еще ничего не сказал. Армения, горе твое от ума, ты — боли еврейской двойник, — я сдуну с тебя облака и туман, я пил из фонтанов твоих. Ты храмы рубила в горах без дорог и, радуясь вышним дарам, соседям лихим не в укор, а в урок воздвигла Матенадаран. Я был на Севане, я видел Гарни, я ставил в Гегарде свечу, — Армения, Бог твою душу храни, я быть твоим сыном хочу. Я в жизни и в муке твой путь повторю, — и так ли вина уж тяжка, что я не привел к твоему алтарю ни агнушка, ни петушка? Мужайся, мой разум, и, дух, уносись туда, где, в сиянье таим, как будто из света отлитый Масис царит перед взором моим! Но как я скажу про возлюбленный ад, начала свяжу и концы? Раскроется ль в каменном звоне цикад молитвенник Нарекаци? До речи ли тут, о веков череда? Ты кровью небес не дразни, но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдал о мраке турецкой резни. Меж воронов черных я счастлив, что бел, что мучусь юдолью земной, что лучшее слово мое о тебе еще остается за мной. 1982 ТРЕТИЙ ПСАЛОМ АРМЕНИИ{204} У самого неба, в краю, чей окраинный свет любовь мою к миру священно венчает и множит, есть памятник горю — и странный его силуэт раздумье сулит и нигде повториться не может. Подъем к нему долог, как приготовленье души, им Шествуют тени, что были безвинно убиты, в их тихой молитве умолкли ума мятежи и чувством вины уничтожено чувство обиды. Не в праздничном блеске и не в суете площадной является взорам, забывшим про казни да войны, тот памятник людям, убитым за то лишь одно, что были армяне, — и этого было довольно. Из братских молчаний и в скорби склоненных камней, из огнища веры и реквиема Комитаса он сложен народом, в ком сердце рассудка умней, чьи тонкие свечи в обугленном храме дымятся. Есть памятник горю в излюбленной Богом стране, где зреют гранаты и кроткие овцы пасутся, — он дорог народу и тем он дороже втройне, что многих святынь не дано ни узреть, ни коснуться. Во славу гордыне я сроду стихов не писал, для вещего слова мучений своих маловато, — но сердце-то знает о том, как горька небесам земная разлука Армении и Арарата. О век мой подсудный, в лицо мое кровью плесни! Зернистая тяжесть согнулась под злом стародавним, и плачет над жертвами той беззабвенной резни поющее пламя, колеблемое состраданьем. Какая судьба, что не здесь я родился! А то б и мне в этот час, ослепленному вестью печальной, как древнему Ною, почудился новый потоп и белые чайки над высью ковчегопричальной. 1983 Я всем гонимым брат, в душе моей нирвана, когда на Арарат смотрю из Еревана, когда из глубока верблюжьим караваном святые облака плывут над Ереваном, и, бренное тесня трагедией исхода, мой мозг сечет резня пятнадцатого года, а добрый ишачок, такой родноволосый, прильнув ко мне, со щек облизывает слезы… О рвение любви, я вечный твой ребенок, — Армения, плыви в глазах моих влюбленных! Устав от маеты, в куточек закопайся, — отверженная ты сиротка Закавказья. Но хоть судьба бродяг не перестала влечь нас, нигде на свете так не чувствуется Вечность. Рождая в мире тишь, неслыханную сердцем, ты воздухом летишь к своим единоверцам. Как будто бы с луны, очам даруя чары, где в мире не славны армянские хачкары?.. Я врат не отопру ни умыслу, ни силе: твои меня добру ущелия учили. Листая твой словарь взволнованно и рьяно, я в жизни не сорвал плода в садах Сарьяна. Блаженному служа и в каменное канув, живительно свежа вода твоих фонтанов. О, я б не объяснил, прибегнув к многословью, как хочется весь мир обнять твоей любовью!.. Когда ж друзей семья зовет приезжих в гости, нет более, чем я, свободного от злости. Товарищ Степанян! Не связанный обетом, я нынче буду пьян — и не тужу об этом. Я не закоренел в серьезности медвежьей и пью за Карине, не будучи невежей. А на обед очаг уже готовит праздник, и Наапет Кучак стихами сердце дразнит. 1985 вернуться Составители, чуть нарушив хронологию, решили объединить «Армянский цикл». |
