И снова зажгутся, коль нам повезет, на сосенке свечи, и тихо опустится с тихих высот рождественский вечер. И рыжая киска приткнется у ног, и закусь на блюде, и снова сойдутся на наш огонек хорошие люди. Вот тут бы и вспомнить о вере былой, о радостях старых, о буйных тихонях, что этой порой кемарят на нарах. Но, тишь возмутив, окаянное дно я в чаше увижу и в ночь золотую набычусь хмельно и друга обижу. И стану в отчаянье, зюзя из зюзь, стучать по стаканам с надменной надеждой: авось откуплюсь стихом покаянным. Упершись локтем в ненадежность стола, в обличье убогом, провою его, забывая слова, внушенные Богом. О, мне бы хоть горстку с души соскрести, в чем совесть повинна. Прости мне, Марлена, и Генчик, прости, и Шмеркина Инна. Спокойно, друзья, отходите ко сну, поверьте заздравью, что завтра я с чистой страницы начну свою биографью. Но дайте мне, дайте мне веры в меня хоть малую каплю… Вот так я, хмельной, погоняю коня и так я лукавлю. А свечи святые давно сожжены под серою сенью, и в сердце волнуемом нет тишины, и нет мне прощенья. Не мне, о, не мне говорить вам про честь: в родимых ламанчах я самый бессовестный что ни на есть трепач и обманщик. Пока я вслепую болтаю и пью, игруч и отыгрист, в душе моей спорят за душу мою Христос и Антихрист. * * * Я не знаю, пленник и урод {192}, славного гражданства, для чего, как я, такому вот на земле рождаться. Никому добра я не принес на земле на этой, в темном мире не убавил слез, не прибавил света. Я не вижу меж добром и злом зримого предела, я не знаю в царстве деловом никакого дела. Я кричу стихи свои глухим, как собака вою… Господи, прими мои грехи, отпусти на волю. 1980 * * * Я нá землю упал с неведомой звезды {193}, с приснившейся звезды на каменную землю, где, сколько б я ни жил, отроду не приемлю ни тяжести мирской, ни дружбы, ни вражды. Как с буднями, звезда, нездешним сердцем сжиться, коль тополи в снегу мне в тыщу раз важней всех выездов и смут, певичек и вождей, а Моцарт и Паскаль отзывней сослуживца? Что делать мне, звезда, проснувшись поутру? Я с ближними в их рай не мечу наудачу, с их сласти не смеюсь, с их горечи не плачу и с ними не игрок в их грустную игру. Что значу я, звезда, в день моего рожденья, колодец без воды и дуб без желудей? Дано ль мне полюбить косматый мир людей, как с детства я люблю животных и растенья? И как мне быть, звезда, на каменной земле, где телу земляка люба своя рубаха, так просто обойтись без воздуха и Баха и свету не найтись в бесколокольной мгле? Как жить мне на земле, ни с чем земным не споря? Да будут сны мои младенчески чисты и не предам вовек рождественской звезды, откуда я упал на землю зла и горя. 1980 О, Русь моя, жена моя… А. Блок Когда воплощаются сердца мечты, душа не безуста ль? А не было чуда небесней, чем ты, ах, девочка Суздаль! Ясна и прелестна, добра и нежна во всем православье — из сказки царевна, из песни княжна и в жизни сестра мне. Как свечи, святыни твои возжены, — пестра во цветенье, — не тронет старинной твоей тишины Петра нетерпенье. Но жизней мильон у Руси на кону — и выси ли, бездне ль — о, как она служит незнамо кому, родимая безмерь!.. Ты ж дремлешь, серебряна и голуба, средь темного мира такой, как ремесленная голытьба твой лик сохранила. Ни грустного Пруста с собой не возьму, ни Джойса, ни Кафку на эту дарящую радость всему зеленую травку. В дали монастырской туман во садах, полощется пашня, — ах, девочка Суздаль, твоя высота по-детски домашня. Так весело сердцу, так празднует взгляд, как будто Иисус дал им этот казнимый и сказочный град — раздольную Суздаль. Как будто я жил во чужой стороне, и вот мне явилось то детство, какого не выпало мне, какое лишь снилось. Уйдут, ко святым прикоснувшись местам, обиды и усталь, — ты девочкой будь, ты женою не стань, пресветлая Суздаль. Какой ни застынь поворот головы — и в смутах не смеркли, — полетно поют со смиренной травы рассветные церкви. В воде отражается храм небольшой, возросший над нею, и в зареве улиц притихшей душой к России роднею. О, как бы любил я ее и, любя, как был бы блажен я, когда б мог увидеть, взглянув на тебя, ее отраженье! 1980 |
