* * * Поэт — что малое дитя {37}. Он верит женщинам и соснам, и стих, написанный шутя, как жизнь, священ и неосознан. То громыхает, как пророк, а то дурачится, как клоун, бог весть, зачем и для кого он, пойдет ли будущему впрок. Как сон, от быта отрешен, и кто прочтет и чем навеян? У древней тайны вдохновенья напрасно спрашивать резон. Но перед тем как сесть за стол и прежде чем стихам начаться, я твердо ведаю, за что меня не жалует начальство. Я б не сложил и пары слов, когда б судьбы мирской горнило моих висков не опалило, души моей не потрясло. 1960 * * * До гроба страсти не избуду {38}. В края чужие не поеду. Я не был сроду и не буду, каким пристало быть поэту. Не в игрищах литературных, не на пирах, не в дачных рощах — мой дух возращивался в тюрьмах этапных, следственных и прочих. Я был одно с народом русским. Я с ним ютился по баракам, леса валил, подсолнух лускал, каналы рыл и правду брякал. На брюхе ползал по-пластунски солдатом части минометной. И в мире не было простушки в меня влюбиться мимолетно. Мне жизнь дарила жар и кашель, а чаще сам я был не шелков, когда давился пшенной кашей или махал пустой кошелкой. Поэты прославляли вольность, а я с неволей не расстанусь, а у меня вылазит волос и пять зубов во рту осталось. И все-таки я был поэтом, и все-таки я есмь поэт. Влюбленный в черные деревья да в свет восторгов незаконных, я не внушал к себе доверья издателей и незнакомок. Я был простой конторской крысой, знакомой всем грехам и бедам, водяру дул, с вождями грызся, тишком за девочками бегал. И все-таки я был поэтом, сто тысяч раз я был поэтом, я был взаправдашним поэтом и подыхаю как поэт. 1960 Когда умирают борцы и пророки, нам свет оставляют на долгие сроки. Их вид переменится, а духу не вытечь… А вот куда денется Борис Леонидович? Здоровью в убыток, себе не к добру — жалелыцик убитых и руганым друг. По смыслу ребенок, по сути актер, он чтил погребенных. А судьи-то кто?.. Куда ни поеду, куда ни пойду, — большому поэту везде как в аду. Положим, не я ли, не вы ль заодно, что он гениален, узнали давно, что, молод и весел, еще не простыв, как Бог, куролесил в стихах непростых, что тех ли находок, того ли добра достало б на годы, лишь брать бы да брать. Ни капли не выдохлись и не таятся ни сердце, ни синтаксис, ни интонация. Тяжелые торбы таскают ослы. А надо быть добрым, а лучше бы — злым. Не добр и не зол ты, упрямый Тристан, не встретил Изольды и зорю проспал. Тут, как ни усердствуй и как ни жалей, не вместишь то сердце ни в чей мавзолей. Бросаться спасать бы, да кто тебе он-то? Добро бы писатель, а то — член Литфонда… Политик убогий, большой говорун, пришелся эпохе не ко двору. Умом не богаты и сердцем черны, «так вот чепуха-то» — решили чины. Для крика, для вопля лоснящейся рожи и премия Нобеля — повод хороший. По голову полон неспетых поэм, он так и не понял, за что и зачем. Тонки его руки — не раб, не солдат — соленые струйки сбегают со лба. На окнах шторы, а жизнь нелегка. Ждать чуда? Да что вы! Откуда и как? Словесная удаль — не козырь для псов… Он взял и умер. Вот и всё. <1960> |
