Нечего выискивать^{508}.

Бери, пока дают.

Высокий или низкий,

А все же свой уют.

Где лучше и где краше?

Неужто в небесах?

Ах, только глупый спрашивает,

А умный знает сам.

Ведь в доле самой узкой

Слышна как бы сквозь сон

Таинственная музыка —

Далекий перезвон.

То семь небес вращается,

Звеня, одно в одном,

И все в себя вмещает

Певучий этот дом.

Там скачет канареечка

По жердочкам своим.

Там бог в глубинах реет,

Клубящийся, как дым.

И хоть бы даже атомами

Ты бомбу начинил,

Не разорвешь охвата

Прозрачной той брони.

…Но жил же мальчик-с-пальчик?

Он жил, но жил давно.

Что год, то все обманчивей

Становится вино.

И мне, как всем, на склоне лет дано^{509},

Забыв, как песни вольные поются,

По выходным жену водить в кино,

Копить рубли и обрастать уютцем.

Привыкну пить какао по утрам,

Жирок — ей-ей — появится на морде,

Душа, заснув, излечится от ран,

И за тактичность поднесут мне орден.

И буду жить в уюте и тепле,

И свежий ветер горла не простудит.

Любимых много будет на земле,

Зато друзей не так уж много будет.

Но вдруг, однажды, в собственном авто

Под вечер мчась из города на дачу,

Я вспомню юность, распахну пальто

И — даже очень может быть — заплачу.

            ЕВРЕЙСКОМУ НАРОДУ^{510}

Был бы я моложе — не такая б жалость.

Не на брачном ложе наша кровь смешалась.

Завтракал ты славой, ужинал бедою,

Слезной и кровавой запивал водою.

— Славу запретите! — отнимите кровлю! —

Сказано при Тите пламенем и кровью.

Отлучилось племя от родного лона,

Помутилось семя ветхого Сиона.

Не проникнуть в быт твой наглыми глазами.

Мир с чужой молитвой стал под образами.

Не с того ли Ротшильд, молодой и лютый,

Лихо заворочал золотой валютой?

Не под холостыми пулями, ножами

Пали в Палестине юноши мужами.

Погоди, а ну как повторится снова.

Или в смертных муках позабылось Слово?

Потускнели страсти, опустились плечи?

Ни земли, ни власти, ни высокой речи?..

Не родись я Русью, не зовись я Борькой,

Не водись я с грустью золотой и горькой,

Не ночуй в канавах, жизнью обуянный,

Не войди я навек каплей океана

В русские трясины, в пажити и в реки, —

Я б хотел быть сыном матери-еврейки.

                                                                             Кандид

Родной, любимый, милый человек^{511},

Сегодня мы прощаемся навек,

         Сегодня ты печальная уйдешь,

         И все следы зальет летучий дождь,

И все слова, рожденные в тоске,

Не возмужав, умрут на языке.

         Ужели мы дожили до зимы

         И никогда не улыбнемся мы?

Но есть же то, чего предать нельзя:

Любимый труд, уставшие друзья,

         Больные дети, девушки в беде,

         Похожие на белых лебедей,

И женщины под сеткою дождя,

Чью кровь и душу выпила нужда,

         Прохожие дорогою большой,

         Мечтатели с израненной душой.

Во имя тех, кто дышит горячо,

Во имя всех, неведомых еще,

         Сквозь боль потерь, сквозь ненависть и тьму

         Ты будешь жить наперекор всему.

Ты будешь жить, верна себе самой,

Не изменяя радости земной.

         Под сенью тьмы, слабея от тоски,

         Сегодня мы в последний раз близки.

В последний раз, коснувшись губ моих,

Ты возвратишься в мир друзей и книг,

         К родному устью, в свой забытый сад.

         Иди ж без грусти, не смотри назад.

И ты увидишь ярко, до черты,

Как могут быть сердца людей горды,

         Как может счастьем одарить простор,

         Как много может человек простой.

И тем теплом охвачена до пят,

Любить и жить захочешь ты опять,

         Чтоб снова с неба нежное тепло

         На городские улицы текло,

А улицы напоминали лес,

Где над асфальтом стелется навес

         Раскидистых дубов и сладких лип,

         Чтоб люди быть свободными могли б,

Чтоб каждый дом, блистая белизной,

Горел огнями в заросли лесной,

         Чтоб, не ломая жизни за гроши,

         Дух человека рос, несокрушим,

Чтоб в окна рвалась щедрая листва,

Чтоб, захмелев, кружилась голова,

         Чтоб над Днепром, над Волгой, над Невой

         Пропали дурни все до одного,

Чтоб первый встречный с девушкой любой

Сыграть бы мог в бессмертную любовь,

         Чтоб, дописав, последнюю тетрадь,

         Мне не хотелось больше умирать,

Чтоб ты смущенно, в золоте лучей,

Могла б уснуть у друга на плече.