Я тебе не чужой человек. Мы не просто большие друзья. Мы сошлись и связались навек. Нас нельзя разлучить и разъять. И, быть может, в стотысячный раз О тебе и грустим и поем, Соколиное горло — Кавказ, Неуютное счастье мое! Ты мне звонко чихаешь в лицо Неожиданным взрывом ветров. Я тебе отвечаю, кацо: Будь здоров — и я буду здоров. Я целую вершины твои, Как седую отцовскую прядь. Если гибель почую в крови, То к тебе возвращусь умирать. Если трудной мне будет тропа, Дай плечом прикоснуться к тебе. Ты — могучий, ты жизнью пропах, Помоги мне, отец мой, в борьбе. Прямо в горы — из душных трущоб — Мой веселый, мой яростный путь. О, еще бы хоть раз, о еще б Этим ветром до боли вздохнуть. <1942, 1952> * * * Гамарджоба вам, люди чужого наречья! {496} Снова и вечно я вашим простором пленен… Холод и музыка в пену оправленных речек. Говор гортанный высоких и смуглых племен. Бешеный пыл первобытных попоек и сборищ. Мощные кедры, что в камень корнями вросли. Горной полыни сухая и нежная горечь. Шелест и блеск остролистых и бледных маслин. Знойные ливни и ветра внезапного козни. Осени щедрой ломящие ветки дары. Дивной лозой опьяненные руки колхозниц. Свет в проводах от курящейся утром Куры. Руды, и смолы, и пастбищ хрустящая зелень, Уголь под пальмами, хлеб золотой и вино. Мудрые люди долин и вершин и расселин, Сердце мое в вашу землю навек влюблено. Слава твоя бесконечно мила и близка мне, Кров мой любимый, дитя неразлучной семьи. Ах, как блестишь драгоценным, единственным камнем Ты на груди у прекрасной невесты Земли! <1942, 1950-е> Попадете в Закавказье — Посетите город древний, Не забудьте и облазьте Близлежащие деревни. Там под присмотром хозяек На горах пасутся козы, В буйной зелени лужаек Там фруктовые колхозы. Самый нежный, непримятый, Прикорнувший у карнизов, Брызжет соком-ароматом Летний праздник дионисов. Но не думайте о плате Государственной монетой: Нас там судят не по платью, И не любят дармоедов. Там внимательно и мудро Пред лицом природы выстой. Кукуруза перламутром Блещет в ткани шелковистой. Отягченным грузной ношей, Гнуться веткам не зазорно. Под прозрачно-смуглой кожей Нам у яблок видны зерна. Вьются женственные лозы. Буйволы кричат у ясел. Мальчуган черноволосый Щеки вишнями замазал. Абрикос желтеют груды. Пчелы пьют у роз из чашек. Груши спеют, точно груди Здешних девушек тончайших. Старики глядят из окон, Седоусы и кудрявы, Как тута исходит соком, Каплет сахаром на травы. А бахча нам души тешит И черешни у колодца. Это, может, богатейший Заповедник садоводства. Изобилья праздник весь тут, — Груши, яблоки, румяньтесь! Пьет из рога добрый деспот, Сразу горец и фламандец. Поутру, на зорьке божьей, В город тянутся подводы. Отпустив небрежно вожжи, Проезжают садоводы. И, подняв свои корзинки Над нежнейшим в мире садом, Девы робкие, грузинки Машут рыцарям усатым. Не позднее 1949 Где недавно осень пировала Посреди застольной кутерьмы, За крутым Гомборским перевалом Я заслышал шорохи зимы. Стала тьма протяжней и кромешней. В этой тьме и повстречали мы Первый день, нелепый и нездешний, Закавказской чертовой зимы. И уже сияет, и сквозит мне, И грозит метелицей лихой Первый день таинственный и зимний, Ледяной, звенящий и сухой. Из России, пахнущей морозом, Волчьим калом, хвоей и огнем, Он пришел, как стыд горяч и розов, Он пришел, и я пишу о нем. Стоит только пристально вглядеться В этот день, прозрачный как стекло, И увидишь родину и детство, Все, что было, все, что протекло… Как бы край наш ни был живописен, Как бы дома вьюгам ни звучать, — Мне теперь оттуда даже писем Не придется больше получать. Эх, вздохнуть с нечаянной досады, Свысока плечами повести, Затянуться крепким самосадом, В матерщине душу отвести… Здесь чужие и язык и округ, Лица женщин, жесты, имена, И мороз на камнях и на стеклах Здесь чужие чертит письмена. Но кого б на свете ни спросили, Где б судьба ни стлала нам приют, Всюду зимы пахнут нам Россией И по-русски вьюги нам поют. <1942–1945> |