1 Простые, как бы хрустальные, до смеху и ласк охочие хорошие люди — крестьяне, хорошие люди — рабочие. Задумчивые — на севере и бешеные на юге, хорошие люди — все вы, друзья мои и подруги. И сад вашей плоти пышен, и радость в нем бьет ключом… А мы свои книги пишем, как воду в ступе толчем. А мы зато знаем лучше в дни боя и в ночи ласк, что главная революция на свете не началась. До старости не остынем, до смерти душа юна, пылающим и настырным не будет покою нам. Не будет нам крова в Харькове, где с боем часы стенные, — а будет нам кровохарканье, вражда и неврастения. Неприбранных и неизданных, с дурацкой мечтой о чуде, нас скоро прогонят из дому. Мы — очень плохие люди. 2 Дружище Жорка, поэт Капустин! Какого черта ты зол и грустен, тяжел от жёлчи, болтлив, издерган?.. А ты — позорче, а ты — с восторгом — на даль, на близь ли хоть лет, хоть весен, как солнце брызнет сквозь бронзу сосен, и вздрогнет встречный от ветра всхлипа, и в сонной речке проснется рыба, и, куртки скинув, ряба от пота, нагие спины нагнет работа, и, выйдя в сенцы с лукавым жестом, повеет в сердце ночным и женским. Задышут травы, заплещут воды. Слова корявы в ушах природы. Попробуй, молви, чудес искатель, о блеске молний, о лете капель. По лесу лазить, на лодке мчаться, — ведь ты ж согласен, что это счастье. Взгляни-ка зорко под каждый кустик, дружище Жорка, поэт Капустин. До зорь по рощам броди и топай, будь прост и прочен, как дуб и тополь. Уж если есть нам чему молиться, то птичьим песням в лесах смолистых. Октябрь 1959 * * * Наш кораблик, — плевать, что потрепан и ветх {32}, — он плывет в океане и мраке, а команда на нем из двоих человек, не считая кота и собаки. Я опалой учен, мне беда нипочем, и со мной одна беглая женка. Золоты ее кудри над юным плечом, пахнут волосы терпко и тонко. Мы на острове Ласки сушились от бурь, пили вина из многих бутылок. Я, как пахарь и ухарь, пытаю судьбу, мне любовь моя дышит в затылок. Мы летим через горы, свистя и божась, лебединую дрему тревожа. На борту намалеван нехитрый пейзаж и веселая русская рожа. Нас волна смоляная не выдаст врагу, с шаткой палубы в бездну не скатит. Удалые друзья на родном берегу волокут самобраную скатерть. Об утесы вражды бились наши сердца, только ты не показывай виду. Ветру лирики нет и не будет конца, а ханыгам споют панихиду. Да поят нас весельем и доброй тоской, да хранят наши души простые красно солнышко — Пушкин, синь воздух — Толстой и высотное небо России. Конец 1950-х Как Пушкин и Толстой, я родом из России. Дни сеткою густой мой лик избороздили. Шумлю в лесах листвой, не выношу кумирен, как Пушкин и Толстой, бездомностью всемирен. Как Пушкин и Толстой, я всем, к чему привязан, весельем и тоской духовности обязан. С блаженной высотой мучительную землю, как Пушкин и Толстой, связую и приемлю. Как Пушкин и Толстой, я с ложию не лажу, став к веку на постой, несу ночную стражу. В обители чужой, не видя лиц у близких, как Пушкин и Толстой, распространяюсь в списках. Как Пушкин и Толстой, лелею искру Божью, смиренною душой припав к его подножью. Гнушаясь суетой, корысти неподвластен, как Пушкин и Толстой, я вечности причастен. Как Пушкин и Толстой, служу простому люду, затем что сам простой от роду и повсюду. От сути золотой отвеявши полову, как Пушкин и Толстой, служу святому слову. Как Пушкин и Толстой, люблю добро и прелесть, земною красотой глаза мои согрелись. С крестьянскою росой пью ливни городские. Как Пушкин и Толстой, Люблю тебя, Россия. Конец 1950-х |
