Go-go. Go, Johnee, go-go, Go, yankee, go-go, Go, милый, go-go, Go-go, Johnee Be Good! Знаешь, Джонни, я вчера пришел домой, (ой, домой) Весь помятый. Мне сказали: «Боже ж мой, Это что ещё за морда?» Я сказал: «Се — Человек! Звучащий гордо! И с загадочной таинственной душой». Это вам не козья морда — Человек, звучащий гордо! Милый Джонни, приезжай опять весной! Зачем вы, девушки?
Хорошо быть красавцем мужчиной и по пляжу в трусах рассекать, Напрягать мускулистую спину, мускулистый живот напрягать. Обаять подходящую даму, а потом — ресторан и тахта… Она скажет поздней: «Ведь учила же мама, что все мужики — сволота!» Чтоб не случилась такая драма, вам надо помнить советы мамы: Среди красавцев полно мерзавцев, какой кошмар! Но… Глупы советы такого рода, кому охота любить урода? Девичье ухо к ученью глухо. Оревуар! Ценят женщины ум и культуру, а также песни под белый рояль, Но фактура, важнее фактура — чтоб здоровый и крепкий, как сталь. Чтоб от тела струился бы Эрос, чтобы в профиль и чтобы анфас. «Ой, девчонки, балдею, ну просто Бандерас! Хочу его прямо сейчас!» Ведь есть же счастье на белом свете! А он подъехал в кабриолете. Такой красавец — и вдруг мерзавец? Да никогда! Но снова драма: «Ты знала мама, что поматросит и сразу бросит. Да, жаль, что бросил… Но как матросил! Обидно, да?» Ну, куда же летишь ты, прелестная птичка колибри? Только косточки хрустнут в смертельных объятьях самца. Уже поздно — увяз коготок, он её в уголок поволок… Он их кушает в месяц по дюжине — ай, молодца! А я рыба, я рыба, я рыба, а я дохлая рыба хамса. Нету в мышцах крутого изгиба, и не растут на груди волоса. Но я из кактуса сделаю чачу, моя робость пройдёт без следа. Я ж в душе настоящий кипящий мучачо, горячий, как сковорода! Расправлю плечи, пройду упруго, и все соседи помрут с испуга. Жаль, только нету кабриолета. Ну, и плевать! Ото, как выйду, скажу: «Короче! Буэнос диас, буэнос ночес! Атас, испанцы, иду на танцы атаковать!» Подходящую даму приметив, подойду к ней, небрежный такой, И скажу ей: «Милашка, приветик! Я нарушу твой гордый покой! Ну, что — пойдём в ресторан для начала?» Проведу ей рукой по спине… А, потом получив пару раз по сусалам, вернусь я к любимой жене. Своей жене… Родной жене… Любимой… И на Солнце бывают пятна Я читаю про Великих Людей — Кто был циник, кто тиран, кто злодей. И обидно слышать мне от родни, Что не великий я, как «те», как «они», Что мусор я не выношу, Свет в туалете не гашу, Чревоугодием грешу — Так это ж разве грех? Вот взять Великих — кто блудил, Кто квасил, кто жену лупил. А я что? Свет не погасил? Смешно. Курям на смех. Вот смотри: Сам Гендель был обжорой, Гюго грешил инцестом, А Фёдор наш Михалыч В рулетку баловал, И даже умный Ницше Свихнулся, как известно, Чайковский… Ну, это ладно… А Мусоргский бухал! И с обидой говорю я родне: «Ох, напрасно вы пеняете мне! Не скандалю и почти что не пью. И цикуты вам в кефир не налью! Ну да — носки я разбросал, Батон цинично обкусал, Пальто намедни заблевал, Хорошее пальто… Что взять с меня — ну кто есть я? Пылинка в складке бытия! Что я? Великие мужья Творили чёрт-те что! Вот смотри: Руссо был мизантропом, Есенин — хулиганом, Лорд Байрон — тот был бабник, Он это дело знал, А, впрочем, как и Клинтон, И Бунин с Мопассаном, Вот Элтон Джон… Ну, это ладно… А Мусоргский бухал!» Стать Великим, что ль? Ну, просит родня! Ох, тогда все запоют у меня! Буду пить, курить и баб приводить, И в туалете свет не буду гасить! «А что носки, скажу, опять разбросал, Так я ж Великий — я поэму писал!» Да… У Великих, вишь, такая фигня — Им всё можно, им прощает родня! Петрарка был занудой, А Сартр — коммунистом, А Пресли был сексотом — Он на «Битлов» стучал. Мазох был мазохистом, Маркиз де Сад — садистом. И все они бухали! И Мусоргский бухал! Эйнштейн мучил скрипку, Бетховен мучил близких, Тургенев был жестокий — Он в зайчиков стрелял! Но… Родне моей не легче От этих истин низких. Они говорят: «Всё это сплетни!» Да! Но Мусоргский бухал! Играем Тургенева (мумузикл) По зрелищу хорошему скучая, Искусства театрального взыскуя, Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек — Что о театре вам сказать могу я? С парковками, во-первых, хреновато В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке. Ведь Станиславский говорил когда-то: «Театр начинается с парковки!» |
