Ты прав, паскудная эпоха, И век серебряный прошёл. Пора писать поэму «Плохо!» Взамен поэмы «Хорошо!». Помрёшь — и поп не перекрестит, Всплакнут соседи над тобой, Мол, эх, погиб поэт, невольник чести, Пал, оклеветанный женой. Ой вы сени, мои сени, Сени новые мои. Ой, поэты вы, хреновые, хреновые! А в общем, плюнь, глянь — солнце светит, Глянь — ящерки в траве, цветы. Ты ж не один поэт на свете, Есть и бездарнее, чем ты. Про творчество и чудотворство Арапа мне не заправляй. При чём тут Бог, скажи уж просто: «Мол, буду должен, наливай!» Ралли Прям с утра заморосило, ворон мокнет на сосне — Ничего паршивей нет размокшей глины. Плюс механику явился Ари Ватанен во сне. «Не к добру, — сказал механик, — снятся финны». Экипаж настроен бодро, суеверьям вопреки, И не слабо, между прочим, стартовали. Все они в обычной жизни — мужики как мужики, И чего они находят в этих ралли? И берут они трассу штурмом, хорошо, когда рядом свой: Человек человеку штурман — или рулевой. Хорошо, когда ты в команде, в поле воин, да не один. «Тридцать, левый, два — трамплин». Как боярин на «Субаре», резво входим в поворот, Семь секунд на третьем допе отыграли. Еще полный бак адреналина, и посмотрим, чья возьмёт. Это дело для упрямых — это ралли. А живя неторопливо, жизнь не сделаешь длинней, Жизнь нам всем в конце концов устроит «уши». Здесь не ждут свою фортуну, здесь гоняются за ней — Веселей машины бить, чем бить баклуши. По дороге зимней скучной, по дороге летней пыльной, По весенним по ухабам, по осенней по грязи Мчатся люди — ты храни их, добрый Бог автомобильный, К беспокойным домочадцам аккуратно довези. Время самый быстрый гонщик, время пулею летит, Насладись минутой краткого успеха. Не успеешь чиркнуть спичкой — глядь, а день уже прожит, Не успеешь стартовать — уже доехал. Бал окончен, кони в стойлах, лагерь чествует своих, А на лагерь смотрят звёзды молчаливо. Звёзды видят группу граждан — на всю голову больных, И уставших, и нетрезвых, и счастливых. Рассказ брачного агента, бывшего евнуха Я с детских лет кочевал по пустыням, Рос я, как дикий сорняк. Жил я в шатрах бедуин бедуином, Кушал мочёный кзяк. Но напало на нас иноземное воинство, Застали врасплох на заре. Мне отрубили мужское достоинство И евнухо взяли в гарем. Правил нами забияка, Лев пустынь, орёл-гуляка Шахиншах Махмуд аль-Вахар Ас-Сабах-ибн-Дауд. Я был евнухом примерным, Жёнам — тварям нежны, нервным, Шестерил, скакал, как серна, Надрывался, как верблюд. Эти гады Шахрезады, Крепкогруды, крутозады, Веселились до упаду На изысканный манер. А я, как лампа Аладдина, Доставал халву и вина И махал им опахалом, Словно кондиционер. Чтоб повысить их культуру, Фирдоуси им читал, Обучал их маникюру, Ночью пяточки чесал. Депилировал им ноги И интимные места. Мне кричали: «Эй, убогий, Сбацай танец живота!» Ай, как паршиво! Несправедливо! Шах был крепкая порода, От заката до восхода Триста жён по два захода Умудрялся полюбить, А потом, винца затрескать И ходить, кричать, что, дескать, Он — сатрап, восточный деспот, Взял привычку морду бить. Жёны спорили всё время, Кто любимая в гареме, И мордашки друг у дружки Расцарапывали в кровь. Но для шаха всех милее, Всех румяней и белее Был его великий визирь: Что поделаешь, любовь! Говорил мне шах, бывало, Накурившись анаши: «Ты, Хасанка, славный малый, Может, чо тебе пришить?» Так года мои летели, Жил я хуже ишака, А мог бы петь, как Фаринелли, Играть в театре Виктюка. Взял бы гитару, Ушёл бы в Сахару. Вдруг восстали против шаха Угнетённые феллахи, Посылают шаха на фиг, Объявляют шаху мат. Нет для черни больше счастья — Свергнуть древнюю династью, На обломках самовластья Написать: «Здесь был Ахмат!». Шах просёк, что дело худо, Взял сокровища, паскуда, Сел на старого верблюда И умчался в пять утра. Жёны — в крик, мол, овдовели! Ах вы, глупые газели, Лето красное пропели, А теперь плясать пора! |
