Нагрубят в троллейбусе, рявкнут в поликлинике, Снизойдут презрительно в паспортном столе. Возлюбите ближнего, грубияны, циники. Вот я ж люблю вас, милые! Ну где же пистолет? «Гражданин, приём окончен! Ну так что ж „Без десяти“? Ну так мало ль кто что хочет? Я вот домой хочу уйти!» «Ой, ты права-то не качай мне»! «Кто грубит? Ах, я грублю?! Мы Сорбонны не кончали, Я и так тебя пошлю!» До чего же довела Наша жизнь дебильная. Я ругаюсь не со зла — Психика лабильная. Возвратишься взвинченный, Съешь солянки порцию, Капнешь валерьяночки В рюмку с коньяком. Пропади он пропадом, Этот самый социум! Уж лучше — сам с собою в шахматы За тройным замком! Но попадётся мне тот хам — Вырву гаду сердце я! Мне отмщенье, аз воздам! Эх, интеллигенция… Хамсин Вот как собрался ясный сокол за моря слетать разок, Как сквозь тернии посольские продрался, Да за тридевять таможен, курсом на юго-восток, Весь совково-заколдованный помчался. Но как только приземлился, Грянул оземь лайнер мой, Тут же я оборотился Принцем с визой гостевой. Мне налили тут же! «Где я?» Отвечают: «В Иудее». «В Иудее? Я балдею! Ну — лехаим!» В таханово-мерказитной толкотне Я взглянул наверх, увидел неба синь. «Хорошо у вас!» — «Да нет! — сказали мне, — Подожди, дружок, постой, придёт хамсин!» Мне показывали Израиль, и глядел я, как в кино: Вот святыни, вот арабы, вот пустыни, Это виски, джин, текила, пиво, водка и вино, Вот опять арабы, а вот опять святыни. С Мишкой пили за обедом И болтали, то да сё. «Как дела?» — «Да всё беседер!» «Как семья?» — «Беседер всё!» Так и шла у нас беседа — Все «беседер» да «беседер». Он в конце сказал: «Ах, если б не хамсин!» А мы жарили свиные шашлыки! Не кошерно, но волшебно, мужики! Вспоминали, как гуляли на Руси, А хамсин, блин, — ну он и в Африке хамсин. Я страной был очарован, поражён и увлечён, Как цветёт и пахнет древняя культура. Ах, какие суламифи с автоматом за плечом! Я ходил с открытым ртом, как полудурок. На меня влиял так странно Иудейский алкоголь. Миштаре кричал я спьяну: «МВД под наш контроль! Вы, — кричал я, — не серчайте. Ежли что не так — слихайте, — Но ментов, ребятки, с детства не люблю». А я на пляже видел даму неглиже! Ать-ма! Ой, видать приеду я на ПМЖ. Эх, пропадает иудей в моем лице! Помахал бы я мотыгой в киббуце! Я вернулся в край родимый, на российские хлеба, Я в деревне проканал за иностранца. Говорил слова чудные — «бвэкаша», «тода раба», Обозвал козла-соседа марокканцем. Обняла жена, но я ей тут же «рэгу» показал: «Савланут — сказал, — родная, Йом-Кипур, нельзя», — сказал. А жена говорит: «Поди ж ты! Был простой, а стал датишный. Ну да ладно! Лишь бы денег доставал». В воскресенье я пойду на огород, Посажу монетку в десять агорот. Ой, как вырастет олива у меня, Будет гнуться, шекелёчками звеня. Я кричу во сне, все снится мне хамсин, А жеа толкает в бок: «Не голоси! Минус три, какой хамсин? Нет, ты еврей! А валил бы ты обратно поскорей!» Ханыжная симфония Как я живу, с кем я живу! С ханыгами-пропойцами. Портвейн пью, сырки жую, А мне другого хочется. А мне бы галстук бабочкой, А мне б подругу стройную, Играл бы ей на дудочке Девятую симфонию. Стал теперь я сволочью, А был хорошим мальчиком: Любил собачек, кошечек И белочек, и зайчиков. С тех пор я очень низко пал: Из зайчика и лапушки Эволюционировал И стал я волком тряпочным. Ханыги хлещут водочку И Бахусу лишь молятся. А мне б кататься в лодочке По голубому озерцу. Кругом голье чумазое Да войско сизоносое. Ох, жизнь моя заразная! Ох, жизнь моя босая! Не жития стеклянного, Не жития граненного — Мне звона бы хрустального, Шампанского вспененного — Не первача станичного Картофельно-пшеничного, Мне б коньяка столичного, Шартреза заграничного. |
