А у нас холода. Я стою

Под балконом твоим, сеньорита.

Минус двадцать, а я без кальсон

Серенаду пою при луне.

Трудно петь без кальсон на ветру,

И закончится все простатитом.

Но просто ты там мелькнула в окне,

Разбудила надежду во мне.

Холодает. Буду краток.

Я к тому же без перчаток.

В общем, так: люблю тебя я, да и точка.

В нашем климате бывает,

Что любовь не вызревает.

Так не дай замерзнуть нежному росточку!

О себе пять слов буквально:

Я нормальный, не скандальный,

Романтичный, незлобивый, не упрямый.

Мало пью, курю полпачки,

Но ни дачи нет, ни тачки.

Жить у вас согласен даже с твоей мамой.

Выходи уже, давай!

На дворе не месяц май!

Кинь платочек мне с балкона,

Ми аморе белла донна!

Как вы любите нас доводить

До кипенья, до тряски, до жара.

Поморозить, помариновать,

Потомить, поиграть, потерзать.

Но ведь я же не белый медведь,

Не Папанин и не Чилингаров!

Я ж могу задубеть, околеть,

Так сказать, долго жить приказать.

Ну, короче, дело к ночи,

Между прочим, зябко очень,

И Москва — не Сочи, климат тут суровый.

Нету мочи, что ж ты хочешь,

Зайчик, выйди на балкончик,

Кинь платочек, и, желательно — пуховый.

На балконе шорох слышен —

Это мама твоя вышла.

— Буэна сэра, ночь-то лунная какая! —

И ответила мне мама

Непарламентски, но прямо

(Кой-какие выраженья опускаю):

— Петушок-петушок, трам-тарарам гребешок,

Что ж так сладко поёшь, людям спать не даёшь?

Трам-тарарам головушка, трах-тарарах бородушка,

Шо ж так сладко поешь, людям спать не даешь??

Ста н'франт а те-е-е,

Ста н'фрах-тарарах а те!!

Тут не просто поёт человек,

Тут вершится вселенская драма.

Тут столкнулись сегодня любовь

И стихия один на один.

И плевать, что соседи кричат,

И милицию вызвала мама.

Человек может все претерпеть

И принять… Только холодно, блин.

Воронок приедет споро,

Тормознет возле забора,

Подойдет ко мне орёл в бронежилете.

Козырнёт: «Сержант Метелин.

Это хто тут? Вы тут пели?

Мы по жалобе гражданки Капулетти».

Заберёт меня начальник

И посадит в обезьянник.

Слава Богу! Вот у них и отогреюсь.

Но я вернусь, презрев препоны,

Подлечусь, куплю кальсоны

И спою о том, как жду, люблю, надеюсь.

Нет повести печальнее, простите,

Чем повесть о любви и простатите…

Здравствуй, дружок, любишь сказки сопливые?

Видишь, луна путешествует по небу?

Если ты вдруг оторвёшься от пива,

Я, так и быть, расскажу тебе что-нибудь.

Снесла яйцо додельница Пеструшка.

Дед с бабой били — не разбили, ну — калеки!

А мышка, по профессии норушка,

Хвостом махнула, и яйцо — салям алейкум!

Вот плачут дед и баба, но напрасно —

Всё предначертано, яйцо должно разбиться.

Зло порождает зло в наш век ужасный.

Ты хочешь знать, чем эта сказка завершится?

Старуху ту Раскольников зарубит,

И не со зла причём, так по сюжету надо.

Старик же, пьянством горе усугубив,

Эрцгерцога застрелит Фердинанда.

Что ты скривился, не нравится сказочка?

Что, недостаточно лихо закручена?

Да, нелегко угодить тебе, лапочка,

Читал бы свой комикс, капризное чучело!

Я тут ему всё о трансцедентальном,

О фатализме, о жизни, о мистике.

Нет, блин, он хочет покруче, завально,

Круто и клёво, в кайфовой стилистике.

Хочешь покруче? Ну, ладно — получишь!

Вот было у крестьянина три сына,

Все трое — дураки, что характерно.

Атос, Портос и младший — Буратино,

Принцессу встретили, и кончилось всё скверно!

Они вложили ей, на всякий случай,

Прям под матрац горошину. Тротила.

И от дворца остался только ключик,

Который сныкала безумная Тортилла.

Её царевич отловил и долго мучил.

Кричал: «Зачем тебе такие уши, бабка?»

Потом убил, сварил и съел, а ейный ключик

У Дуремара поменял на центнер мака.

Царевич жил с лягушкой, как с женою, —

Декомпенсированный извращенец,

На сивом мерине катался, параноик,

Любил других лягушек, многоженец.

Но сивый мерин обернулся Сивкой-Буркой

И человечьим голосом взмолился:

«Не ешь меня, болван, я болен чумкой!»

И тут же на берёзе удавился.

Вот это триллер, прям до слёз, такие страсти!

Мне самому понравилось чего-то!

Раз наша жизнь покруче, чем блокбастер,

Должны быть сказки посильней, чем «Фауст» Гёте!