Солнце медленно садилось

Над собором вдалеке.

И торсида расходилась,

Забывая о быке.

Лишь турист, браток из Пскова,

Видно, мастер мокрых дел.

Вдруг промолвил: «Жизнь сурова…

Ну не быкуй — и будешь цел!»

— Мяу, мяу, мяу, что за фрукт? Кого это к нам занесло?

— Я случайно, с балкона упал прямо в мусорку носом.

— А, домашний? Диванный мурчалка? Ну, здравствуй, мурло.

Ну, что ж, садись, обмяукаем общекошачьи вопросы.

Да не бойся, не съем, подвигайся поближе, братан.

— Не сочтите за грубость, у вас же, наверное, блохи.

— Ой, барин брезгуют нами! Так это тебе не диван.

Здесь холера, чума, так что блохи не так уж и плохи.

Что-то морда твоя непривычна и вид странноват.

— Так ведь я ж благородный, я — перс. — Так и знал: инородец!

Развелось инородцев. Мотай в свою Персию, гад!

Жрут тут наши харчи эти лица персидской породы.

В животе пустота, перспектив ни черта,

Превратили в скота трудового кота.

И не любит никто, всюду слышится «брысь»,

Хоть одна бы зараза сказала «кис-кис,

Кис-кис-кис kiss me».

Мы с собаками бьёмся за счастие наших котят.

Мы за мир без собак, мы когтями их голыми рвали.

Уважаю корейцев — они эту сволочь едят.

Ну а ты, где ты был, когда мы свою кровь проливали?

Ты ж из пятой квартиры? Постой, там живёт еще пёс.

Предал нас, ренегат, компрадорская буржуазия!

Так ведь скоро задирать будешь лапу и лаять, как мерзкий барбос.

Кот — в квартире с собакой?! Дожили! Пропала Россия!

— Но позвольте, у нас плюрализм, мы в свободной стране.

Он, конечно, мужлан, пахнет псиной и спит у параши.

Но он же просто секьюрити, так, порученец при мне.

Доберман, между прочим… — Фамилия тоже не наша!

Ладно, кореш, забудем, давай помолчим,

В тишине заторчим, в унисон помурчим.

Лунный сыр аппетитно над крышей повис —

Может, кто-нибудь с неба нам скажет «кис-кис,

Кис-кис-кис-кис-кис kiss me»?

— Ах, вы правы, давайте дружить. Ну зачем нам грызня?

Ну зачем нам скандал из-за этой собаки поганой?

Ладно, всё, я пошёл, вон хозяйка уж ищет меня.

Заходи как-нибудь, большевик, угощу валерьяной.

У кошки четыре ноги

И все норовят её пнуть.

Товарищ, ты ей помоги.

Товарищ, собакой не будь.

Я знаю, что скоро из мрака веков

Появится в нашей стране Крысолов.

И, в дудочку дуя, пойдёт пилигрим,

И вся наша сволочь попрётся за ним.

И выйдут в ряд за гадом гад под колдовские звуки

Ворьё, жульё, хамьё, дубьё и прочие подлюки.

И, пальцы веером сложив, пойдёт братва покорно.

Вот это кайф! Чтоб я так жил! Долой волков позорных!

А звук у дудочки таков:

В нем шёпот снов и звон веков,

И песни кельтских колдунов,

И зов седых преданий.

Под гипнотический мотив

Пойдут бандит и рэкетир,

Надеть свои трусы забыв,

Уйдёт министр из бани.

Из разворованной страны, покинув свои дачи,

Уйдут бугры и паханы ко всем чертям собачим.

И запоют сверчки во ржи, и журавлиным клином

Пойдут пахучие бомжи с курлыканьем тоскливым.

Через Брест и Калугу,

Москву и Тамбов,

За Урал на Восток

Побредёт Крысолов.

Его ноги натёрты

И плащ запылён,

Санитарные цели

Преследует он.

И сутенёры встанут в строй под музыку такую,

Путаны шумною толпой за ними откочуют.

Уйдут вруны и болтуны, и, кстати, для прикола,

Ушла бы сборная страны по стрёмному футболу.

И респектабельной гурьбой

Пойдет истэблишмент родной,

Забыв про бизнес теневой

И счет в швейцарском банке.

Закружит в небе вороньё,

В лесах попрячется зверьё,

И будут на пути расти

Бледнейшие поганки.

Двинутся маньяки на хромой собаке,

А за ними — шлюшки на больной лягушке,

А за ними — урки, ой, да на Сивке-бурке.

Едут и смеются, чуинггам жуют.

К Охотскому морю придет Крысолов,

В него окунёт весь богатый улов.

И выпьет свой грог, и расслабится он:

Мол, долбись с ними сам, старина Посейдон.

В древней Греции бедам не видно конца:

И холера, и персы шалят…

И к оракулу греки послали гонца,

Чтобы выяснить, кто виноват.

Заплатили по таксе, забили козла.

И тут пифия вдруг затряслась,

Завопила и с пеной у рта изрекла

Непонятное слово: «Чубайс!»