Сперва, покуда пили,

Мы женщин обсудили,

Потом заговорили

Совсем уже хитро:

Про импрессионизм,

Потом про сионизм,

Потом уж о Шекспире,

Вольтере и Дидро.

Всех переспорил Винни

От алкоголя синий

Кричит: «Что нам Феллини,

Тарковский, Михалков.

И мы могём не хуже,

Нам только стимул нужен,

И мы посадим в лужу

Известных мастеров».

Тут кто-то крикнул: «Братцы,

Ведь надо ж нам догнаться!»

Ну рады мы стараться:

На магазин — бегом!

Ну, сбегали, купили

На нос по три бутыли

Но их уже мы пили

Во сквере городском.

Среди статуй античных,

Раздетых, неприличных

Портвейн шёл отлично,

Ну просто нету слов.

По литре загасили,

Сардиной закусили,

Потом заголосили

Чего-то из Битлов:

Мол, «Michelle, ma belle».

По классике тоскуя,

Я, жар в себе почуял

И скинул я статую

И влез на постамент,

И там, посреди сквера,

Я вслух читал Гомера.

Два милиционера

Прервали мой концерт.

Вели меня за локоть,

Я плакал всю дорогу,

Кричал: «Читайте Блока!»

«Менты — мои друзья!»

И лез к ним целоваться:

«Мол, если разобраться,

Вы тоже люди, братцы,

Вот гадом буду я!»

Потом уж в отделении

Я плакал в умилении

И падал на колени,

Мол, люблю вас, мужички.

А в камере холодной

Какой-то уголовник,

Безжалостный и злобный,

Разбил мои очки.

На утро было плохо,

На утро было сухо,

Я сказал себе: «Тимоха,

Всему виной Гомер»,

Потом меня одели,

Постригли, как хотели,

Пахал я две недели

На стройках СССР.

Теперь я на свободе,

Постриженный по моде:

Не то, чтоб лысый вроде,

Не то, чтоб волосат,

И больше не чудачу,

Домой несу всю сдачу,

От мамы с папой прячу

Бесстыжие глаза.

Теперь я не бухаю,

И в целом отдыхаю,

И в школах выступаю,

И сетую о том,

Что, пить, мол — это дерзость,

Что водка — это мерзость,

Что норма жизни — трезвость,

Не пейте ни за что!

Ещё темно, но из ветвей чирикнул первый воробей.

Уже, спасаясь от зари, в подвалы лезут упыри.

Бледнея, пятится луна. Толкает дворника жена:

«Вставайте, граф! Зовёт метла. Вас ждут великие дела!»

Ошмётки ночи он сметёт, и начинается исход.

В тяжёлом ритме болеро канают граждане в метро,

Канает стар, канает млад, канает сват, канает брат.

И оккупируют вагон интеллигент и гегемон,

Студенты, школьники, врачи, актёры, плотники, бичи,

Профессор, съехавший с ума над теоремою Ферма,

И гастарбайтер с бодуна, и я, и дети, и жена,

Босяк, живущий налегке, и негр в белом пиджаке,

И чёрт-те кто, и чёрт-те что, и хрен с горы, и конь в пальто.

И город, с кайфом, как всегда, по венам пустит поезда.

Надев костюмы, братаны выходят на тропу войны.

Предприниматель хочет спать, но надо, блин, предпринимать.

Вот страж порядка молодой шерстит брюнетов с бородой.

Весьма нервирует его этническое меньшинство.

Течёт толпа, а в головах — обрывки мыслей: о деньгах,

О сне, о сексе, о борще, о том, как жить, как жить вообще.

Торчит фабричная труба, как наша общая судьба.

Богема спит, не мудрено — она надысь из казино.

Летят вожди на вороных, без отпусков, без выходных.

Летят с мигалками вперёд, спешат, чтоб лучше жил народ.

И контролирует ГАИ телодвижения твои,

И перекрёстки, и мосты, и придорожные кусты,

И горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход.

Машины встали в три ряда — ну, с первой пробкой, господа!

И утро красит кумачом шкатулку с бедным Ильичом.

Глядит с кремлёвской высоты наш Гений Чистой Красоты.

Ах, что за город — первый сорт! Умён, как Бог, красив, как чёрт.

Он сам себе и врач, и мент, и донор, и реципиент.

Всё на бегу, всё на ходу, все начеку, все на виду.

Здесь воля чувствам неземным, здесь пахнет дымом выхлопным.

Сквозь шум и треск, сквозь гул и вой, восславим город трудовой.

Споём дежурное «ла-ла» про купола, колокола

Под несмолкаемый салют. Крещендо! Славься! (Все встают)

Приезжий дух переведёт, присядет, «Клинского» хлебнёт,

И скажет: «Мамочки, дурдом! Как вы живёте тут?»

Живём!

В заштатном одном городишке,

Тому уже лет эдак —…дцать,

Цыгане украли мальчишку,

Из люльки стащили мальца.