Спектакли тоже, скажем так, не гениальны.

Ну вяло, слабо, мелко. Не цепляет!

Прочтенья классики стандартны и банальны.

Ну кто так ставит? Ну кто так играет?

Бездарно, скучно. Пыльно, как в могиле.

А ведь Станиславский с Немировичем писали:

«Театр — это вам не фигли-мигли,

Театр — это вам не трали-вали».

А не проявить ли мне инициативу снизу?

И не поставить ли спектакль самому?

Организую я, пожалуй, антрепризу,

И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».

В этой драме столько страсти,

Философии и грусти.

Там о конформизме и о власти,

О королях и о капусте.

И о чем молчит Герасим,

И зачем собака лает.

Что хотел сказать нам классик?

А тут ведь… Хрен же его знает!

Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука,

Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна.

Муму пусть будет ни кобель, ни сука —

Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.

И пожеланье для господ актеров:

Играть на стыке драматизма и гротеска.

Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов…

Кем заменить? Безруков да Хабенский.

А сценография пусть будет лапидарной,

Концептуальной, в стиле «Черного квадрата»:

Стоят ворота, а на них замок амбарный,

Как аллегория — мол, свободы нет, ребята.

А нам не нужен реализм залежалый,

У нас не будет самоваров и медведей.

И в действие введу я хор, пожалуй,

По типу хора греческих трагедий.

Кто там сказал:

«Времён распалась связь»?

А чёрта с два!

Начнем же, помолясь.

На горе стоит ветла,

Под горой пылит подвода.

Тяжела ты, тяжела

Жизнь трудящего народа.

Птичка божья чик-чирик,

Ей на воле всё веселье.

А бедняга наш мужик

Жнёт и сеет, жнёт и сеет,

Жнёт и сеет!

А с другой-то стороны,

Есть порты и есть онучи.

Каша есть, а то блины.

Баба есть, на всякий случай.

Отпахал, напился пьян,

Да и дрыхнешь до восхода.

Так на хрена козе баян,

А крестьянину свобода?

А секут нас, слава Богу, через день

А за нашу нерадивость да за лень.

Выправляется хараЛтер наш дурной,

И за всё спасибо Барыне родной!

Наша Барыня красива и умна.

Справедливая и строгая она.

Ой, какое ты смиренное, признательное,

Коллективное ты наше бессознательное!

— Мой муж покойный был изрядным либералом,

Был книгочей, философ, в общем — балабол.

И юбки девкам дворовым не задирал он,

И мужиков принципиально не порол.

Права, свободы, паче просвещенье мира.

Бывало, дворню созовёт в господский зал,

Им Сумарокова читает, Кантемира,

А те в испуге только пучили глаза.

Мужик непоротый теряет ориентиры,

К работе хладен, в голове разброд.

Хозяйству вред один от этих Кантемиров.

От Сумароковых падёж и недород.

А свобода — суть отрава,

Вольтерьянство наносное.

Человек имеет право,

И это право — крепостное.

Ну что народ?

Народ поёт

О том, как славно он живёт

Под Вашим чутким, извиняюсь, руководством.

Но-но, да ты гляди мне, не юродствуй!

Да как же можно-с, Боже упаси!

Ладно, слушай сюда.

Герасим, дворник наш, завёл отвратнейшую псинку.

Муму сует повсюду свой поганый мокрый нос,

И лает, лает на меня, как на простолюдинку!

Она ведь тем мою сакральность ставит под вопрос.

Ты мне скажи, я власть или не власть?

Власть.

А что ж она тут разевает пасть?

Поговори с башмачником, ну с этим… Капитоном.

Он рожа прохиндейская, мерзавец и бандит.

Он с детства хулиганом рос, шатался по притонам.

Пусть он вопрос с собачкой окончательно решит.

Налей ему, а сам смотри, ни-ни!

Да как же можно-с, Боже сохрани!