Итак, он выйдет на сцену и по-стариковски, путая все на свете, скажет приветственное слово. Может получиться смешно. А может быть, он сделает что-нибудь совсем другое…

— Где мы едем? — спросил Бармин.

— В каком смысле?

— По каким улицам?

У него уже созрело решение, и он лихорадочно думал о том, как бы ему не озадачить милейшего доктора Зайцева своей просьбой, которая ему безусловно покажется легкомысленной и нелепой.

— Больной интересуется маршрутом, — громко, адресуясь к водителю, сказал Зайцев.

— Выедем на площадь, оттуда по Арбату, на Кутузовский и прямо.

— Значит, мы поедем по Арбату… Поедем по Арбату…

Бармин взглянул на ручные часы.

— Десять сорок пять, — подсказал Зайцев.

— Доктор!.. Я… Я расскажу вам занятную историю, — приподнявшись и опираясь на локоть, торопливо начал Бармин. — Два года назад мы с театром были в Будапеште, имели успех, венгры понимают толк в юморе… И вот после пятого или шестого спектакля я заболел и не успел оглянуться, как меня уложили в клинику. Провел я там неделю, почувствовал себя лучше, вот примерно как сейчас… А я дал обещание выступить по телевидению, и тут как раз за мной приехали с телевидения… Я начал свое выступление так… Я немножко говорю по-венгерски… Я сказал: «Дорогие друзья! У меня к вам большая просьба, случайно не проговоритесь доктору Гидашу, что я сегодня выступаю. А то мне от него здорово нагорит!..» И представляете себе, когда я через три дня выписался из клиники, люди, которые меня узнавали на улицах Будапешта, прикладывали палец к губам и улыбались. Я понял, что они обещали мне сохранить мою тайну…

Зайцев слушал с большим интересом, одобрительно покачивал головой, и Бармин подумал: «Все. Вполне достаточно. Он уже морально подготовлен».

— Действительно, занятная история, — сказал Зайцев и нахмурился: — Вы почему сели? Вам что, неудобно лежать?

— Доктор! Прошу вас, вы меня только, пожалуйста, не перебивайте!.. Попросите водителя остановить машину, не доезжая перекрестка. Я должен выйти максимум на десять минут!..

— Что?!

— Если хотите, вы можете меня сопровождать как врач…

Зайцев в изумлении смотрел на Бармина.

— Вы, наверно, шутите?

— Нет! Я не шучу… Товарищ водитель, мы здесь на минуточку выйдем, — сказал Бармин.

Водитель затормозил и остановил машину у тротуара.

— А что случилось? Больному плохо стало?

— Мы сейчас вернемся с доктором. — Бармин благодарно пожал руку Зайцеву и вышел из машины. Зайцев вышел следом за ним. — Доктор! Не смотрите на меня так сурово. Я в полном порядке!..

Они вошли в подъезд театра, впереди Бармин и за ним Зайцев. Изумление все еще не покинуло его. Он шел и прикидывал, что в случае чего он скажет: «Мы задержались по просьбе больного. Очень уважаемый человек. Пришлось пойти навстречу».

Водитель — мужчина немолодой — много лет работал на «перевозке» и научился ничему не удивляться. Задержались бы люди у гастронома, он бы все понял. Такое, очень редко, но все же случалось. Но чтобы по дороге в больницу пойти в театр, такого в его практике не бывало.

Оставшись в одиночестве, водитель закурил и включил транзистор «Сокол».

Он покрутил ручку настройки, миновал грозное хоровое пение, торопливую фразу спортивного комментатора насчет хоккея, и потом он услышал аплодисменты.

…Примерно минут через пятнадцать возвратились оба его пассажира.

Больной спокойно улегся на койку, а доктор бережно прикрыл его одеялом и опустился на свой стульчик.

— Поехали! — скомандовал Зайцев. Машина тронулась.

— Вы много потеряли, — сказал водитель. — По радио концерт передавали. Артист выступил просто-таки замечательно. Такой грохот стоял!.. В конце ему хлопали, кричали, а он почему-то больше не вышел. Небось зазнался. Или на другой концерт убег.

— Возможная вещь, — сказал Зайцев и осторожно покосился на Бармина.

А Бармин вытер платком лоб и зажмурился, боясь, как бы доктор не догадался, что она снова напомнила о себе, глухая боль где-то справа в подреберье…

— Как мы себя чувствуем? — бойко, с несвойственной ему интонацией спросил Зайцев.

— Хорошо! — не открывая глаз, коротко ответил Бармин, и «хорошо» это значило больше, чем ответ больного на вопрос доктора.

Машина выехала на Кутузовский проспект и прибавила скорость. Свет фонарей ритмично, как удары пульса, выхватывал из полутьмы лицо усталого, но, судя по улыбке, счастливого человека.

1973

Вошел Гусяев спокойно. Угрожающе спокойно. Вошел и прикрыл за собой дверь.

Устремив прямо перед собой строгий немигающий взгляд, он скрестил руки на груди и стал похож на Наполеона из кинофильма «Ватерлоо». Потом, не меняя выражения лица, он отбросил руки за спину, и в этой его позе явственно обозначилась независимость, граничащая с вызовом.

Т а к и м  его еще директор не видел.

— Привет! — сказал Гусяев и, не дожидаясь ответа, иронически усмехнулся. — У вас очень удивленный вид. Как это я вдруг пришел к вам в кабинет без приглашения и без доклада. Не так уж часто заходят к вам сотрудники побеседовать с глазу на глаз. Только одно условие — прошу меня не перебивать. Раньше вы говорили, я молчал. Теперь ваша очередь молчать!

Гусяев вынул сигарету, но, не найдя спичек, нервно сунул сигарету в карман.

— Кто дал вам право, уважаемый товарищ директор… А впрочем, за что вас уважать? За то, что вы меня оскорбили? Я помню ваши слова…

Скривив губы, он изобразил глуховатый голос директора:

— «Трудовая деятельность товарища Гусяева не ограничивается его речами на собраниях. Он беззаветно отдает большую часть своего рабочего времени решению очередных задач и в первую очередь — решению кроссвордов…»

Гусяев сжал зубы, поиграл желваками.

— Удивляетесь, как я это все запомнил? А у меня хорошая память. Я, как сейчас, помню, когда про институт появилась в газете статья «Большой успех коллектива», я вам сказал: «Хорошо, Иван Максимович, про нас написали». А вы мне что ответили?.. «Очень жаль, что к вам, товарищ Гусяев, это пока не относится». Вы меня унизили — раз. Оторвали от коллектива — два. И чересчур выпятили себя — три. За такой стиль руководства вам спасибо не скажут!..

Гусяев помолчал, как бы раздумывая — сказать? Не сказать? И, решившись, доверительно сказал:

— Мне на днях предстоит свидание с одним большим человеком. Фамилию называть не буду. Не имеет значения. Товарищ, безусловно, спросит: «Как дела в институте?» И мне придется откровенно высказать свое мнение.

Гусяев потянулся за сигаретой, но, вспомнив, что у него нет при себе спичек, махнул рукой.

— Не делайте вид, что вы и коллектив — одно целое. Я помню, в прошлом году, когда отмечали юбилей института и был торжественный вечер, вы ни разу не пригласили потанцевать ни председателя месткома Торопыгину, ни доктора наук Алевтину Панкратьевну Маевскую. Вы весь вечер танцевали с лаборантками, с девчонками, у которых в институте пока что ни положения, ни особых заслуг. Я вас сразу раскусил. Пусть, мол, коллектив видит, какой директор простой, какой он демократичный. Вы не отворачивайтесь, не прячьте глаза. Я вас насквозь вижу. Я прекрасно понимаю, что вы за человек!..

Гусяев бросил взгляд на часы.

— Жаль, у меня времени мало, а то бы я вам еще врезал.

Он облизнул пересохшие губы, выпил глоток воды и снова взглянул на часы. Было без пяти, а в семь по телевизору хоккей.

— Все. Привет!

Метнув на прощание уже не просто строгий, а испепеляющий взгляд, Гусяев круто повернулся и, поправив прическу, вышел из ванной комнаты.

1973

Наташа знала, что это большой завод, но сегодня, войдя в один из его цехов, она поначалу даже растерялась.

Мухин, работник заводской многотиражки, взял Наташу под локоть и прокричал в самое ухо: