— Нет. Я… в другой системе работаю, — ответил Корягин.

Тень беспокойства вновь притемнила лицо Князева, и он спросил впрямую, без обиняков:

— И кого вы едете ревизовать?..

Корягин ответил не сразу. Пытаясь понять, почему ему сосед задал столь странный вопрос, он по неожиданной ассоциации вспомнил роль, которую ему завтра предстояло играть, и в тот же миг вспомнилась прощальная реплика Людочки Скоровой. И только теперь ему в какой-то мере приоткрылся его спутник. Весь его облик, видимо не без оснований, выражал тревогу. Он явно опасается ревизии. Похоже, что этот хмельной деятель принял его, Корягина, за ревизора из центра. Это было безумно смешно, но он сдержался, что стоило ему немалого труда.

— Меня зовут Игорь Павлович, — представился он. — А вас, простите, как величать?

— Василий Николаевич.

— Так вот, Василий Николаевич, мне в вашем городе предстоит некоторое время поработать в одном коллективе.

— Понятно, — кивнул Князев, — чтобы, как говорится, составить представление…

— Да-да, чтобы составить представление, — с готовностью подтвердил Корягин. — А уж насколько успешно я поработаю, будут другие судить.

Князев молчал. Глагол «судить» ему не понравился. Он, конечно, понял, о чем идет речь.

— Это все, что я могу сказать по интересующему вас вопросу, — заключил Корягин и потянулся за стаканом чаю, принесенного проводницей.

Чай они пили молча.

Князев прикинул такой вариант. Сейчас он достанет из чемодана чудом уцелевшую бутылочку «Столичной» и скажет: «Современная медицина считает, что полезно, в особенности на ночь, принять рюмочку и в итоге придет сон со Знаком качества». Это получится остроумно и в то же время безо всякого нажима с его стороны. Но Князев отказался от своего намерения. Причиной тому был, обращенный на него вроде бы спокойный, но, по существу, почти что прокурорский взгляд соседа по купе.

Утром, расставаясь, Князев предложил Игорю Павловичу подбросить его в гостиницу на машине, однако напоролся на отказ. Тот сказал: «Спасибо, доберусь сам» — и улыбнулся то ли ободряюще, что было приятно, то ли с иронией, что было уже значительно хуже.

Весь день Князев провел на заводе. Утром, заскочив домой, сказал жене, чтоб не ждала его к обеду.

— Сегодня досыта наработаешься, а завтра вечером мы вместе отдохнем, — сказала она с улыбкой. — Так и быть, приглашу тебя в одно место.

— Куда ты меня пригласишь? — хмуро спросил Князев.

— Завтра узнаешь.

— Ладно. Некогда мне с тобой в загадки играть.

— Будет тебе от меня сюрприз.

— Это пожалуйста, — вздохнул Князев. — Лишь бы мне на заводе сюрприз не поднесли.

С утра и до позднего вечера, запретив пускать к себе посторонних, он совещался с главным бухгалтером и начальником сбыта. Следующий день провел в том же режиме и начисто забыл про обещанный ему сюрприз.

В шестом часу жена позвонила ему на работу, и, судя по ее голосу, она была в отличном настроении.

— Василий Николаевич, с вами говорит одна незнакомка.

— Рая, не морочь мне голову. Что у тебя? Говори быстро.

— Назначаю тебе свидание перед началом у драмтеатра.

— Не могу. В другой раз.

— Имей в виду, Василий, я буду тебя ждать, — сказала жена и положила трубку.

Давно не видела Раиса Петровна Князева, своего супруга, до такой степени рассеянным. Он молча шел рядом, и, когда они заняли места в третьем ряду, надеясь отвлечь мужа от тяжких служебных забот, она с улыбкой сказала:

— Тебе привет.

— От кого?

— От Николая Васильевича.

— От какого Николая Васильевича?

— От Гоголя.

— Не понял, — пожал плечами Князев.

В зале между тем медленно погасла люстра.

Открылся занавес.

Уже первая реплика, произнесенная артистом, исполнявшим роль городничего, заставила Князева насторожиться.

— «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. К нам едет ревизор…»

Раиса Петровна, подавшись к мужу, прошептала:

— Знаешь, это кто будет? Народный артист Игорь Корягин. Всего два спектакля у нас сыграет, сегодня и послезавтра.

Князев слушал супругу с таким изумлением, словно та с русского языка перешла на турецкий.

А к слуге Осипу тем временем обратился встреченный аплодисментами Хлестаков:

— «А, опять валялся на кровати?»

— «Да зачем же бы мне валяться? Не видал я разве кровати, что ли?» — ответил Осип.

— «Врешь. Валялся. Вся склочена…»

Низко опустив голову, Князев закрыл руками лицо.

Он уже узнал своего попутчика.

«Совсем, видать, заработался. Ведет себя как ненормальный», — пронеслось в голове у Раисы Петровны, а Князев уже открыл лицо. Он выпрямился, подался чуть вперед и устремил взгляд на сцену. Очень ему хотелось, чтобы народный артист его увидел в эту минуту и понял, что он теперь в курсе дела и у него больше нет никаких оснований для тревоги.

Но Хлестаков не смотрел на Князева. Он мастерски, свободно играл свою роль.

А Князев изо всех сил старался казаться спокойным, даже беспечным.

Но ему это почему-то никак не удавалось.

1983

Он уже довольно долго глядел в окно, но ничего такого особо интересного не заметил. Навстречу поезду резво, слегка пританцовывая, бежал молодой лесок, тянулись телеграфные провода. Один за другим — раз! раз! раз! — пролегали столбы, на поперечных рейках белели изоляторы. Если прищуриться, кажется, что это не изоляторы, а голуби. Уселись в ряды и молчат. Но вообще-то они не молчат, они гудят, вроде бы воркуют. Отсюда не слыхать. Если выскочить на ходу из вагона и приложить ухо к столбу, тогда другое дело. Изоляторы, конечно, тут ни при чем, и то, что они похожи на белых голубей, тоже не имеет никакого значения. Звуки идут от проводов. Провода натянуты, как струны, и потому гудят, в особенности когда ветер, вот как сейчас…

Ветер влетает в окно, занавеска выгибается парусом и тихо пощелкивает.

Сколько можно лежать? На его часах уже без пяти минут девять. Отличные часы. Еще дед их носил, много лет прошло, а им хоть бы что, идут как миленькие.

Он надел рубашку, натянул брюки наподобие джинсов и посмотрел вниз.

У окна сидела девушка. Она читала книгу, и было видно, что никакого ей нет дела до окружающих. А вообще-то в купе никаких окружающих сейчас не было, они, скорей всего, ушли в вагон-ресторан, и майор и его жена.

Девушка читала книгу. Тогда он изогнулся у себя на верхней полке, чтобы было поудобней смотреть, и тут же устремил ей в затылок долгий немигающий взгляд. То ли он где-то читал, а может, кто-то ему рассказывал, что такой взгляд заставит любого человека обернуться. Может быть, здесь действует гипноз или навязывание своей воли при помощи взгляда, но так или иначе человек обязан обернуться.

Странно, но у него ничего не получалось. И он уже просто так, выключив волю, разглядывал девушку, ее темные волосы, свободно упавшие на плечи. Это красиво и, наверно, модно. Многие так носят. Девушка была аккуратно одета — светлая трикотажная кофточка спортивного типа, синие брючки и белые босоножки…

Он увидел ее еще вечером, когда садился в поезд. Его провожала мама, а эту девушку — какая-то бодрая старушка. Когда тронулся их поезд, старушка замахала руками и крикнула: «Наденька, приедешь — дай телеграмму!..» А раз другие кричат, мама тоже ему крикнула, хотя до этого уже раз пять сказала: «Позвони мне на работу, или пусть тетя Наташа позвонит. Слышишь, Павлик?»

Майора с женой никто не провожал, а он с девушкой высунулись в одно окно, оба махали руками своим, оставшимся на перроне. И тогда он подумал: «Все ясно. Ее зовут Наденька. И она тоже, наверно, слышала, что меня зовут Павлик. Но это не имеет значения — кого как зовут».