Я начал беседу в точности по этой системе:

— Если не ошибаюсь, вы шли домой на обед, не так ли?..

Он говорит:

— Да, я шел на обед.

Я говорю:

— Вы случайно не знаете, в ресторане «Кама» хорошо готовят?..

Поплавков не отвечает. А почему? Потому что чувствует, что он уже в петле и она понемногу начинает затягиваться. Я ему говорю:

— Вы не ответили на мой вопрос. А мне кажется, вы бываете в «Каме».

Поплавков молчит. Старается скрыть волнение. Достает сигарету, закуривает. Это прием известный. Когда надо выиграть время, лучше всего закурить.

Закурил директор и спрашивает:

— Вы приезжий?

Я говорю:

— Это не важно… Я хочу жене подарок сделать. Здесь, кажется, есть неплохой ювелирный магазин…

Поплавков подозрительно взглянул на меня и махнул рукой:

— Был такой магазин. Был!..

И тут я нанес свой неотразимый удар:

— Где ожерелья? Где серебряные ложки? Где все?

Поплавков сперва растерялся; потом взглянул на меня, как загнанный олень, и сказал:

— Весь товар в надежном месте. Я все отлично понимаю и не хочу оправдываться… Судите меня!..

Здесь-то я, конечно, должен был его перебить, сказать ему: «Не мое дело вас судить, этим займутся соответствующие органы», но я решил: не буду перебивать, пусть сам расколется.

А он опять помолчал и потом говорит:

— Когда вы упомянули о ресторане «Кама», я тут же все уловил. И когда вы на Доску почета намекнули, я и это тоже понял. Да, я виноват. Кругом виноват!.. Зачем? Зачем я связался в Братухой?..

— Это что же, кличка?

— Это его фамилия — Братуха.

— Илларион Фомич?

— Он самый…

Круг замкнулся. Пришла моя очередь закурить. Я молчал, а Поплавков раскалывался с треском, как грецкий орех:

— Мы все быстренько подготовили, появился Братуха и сказал: «Первое дело — надо очистить магазин». Я его еще спросил: «А вы готовы? И тут он начал выламываться, стал набивать себе цену. Вижу — время действовать, повел его в «Каму» раз, другой. Он ел, пил и приговаривал: «Этого треба подключить, тому надо дать, и все будет сделано…» В день, когда этого Братуху возьмут за шкирку, у меня будет большой праздник. Не отрицаю, моя вина, что магазин стоит пустой и одному богу известно, когда начнется ремонт… Вы, наверно, из газеты или из народного контроля. Прошу вас — помогите мне с этим делом!.. Черт меня дернул связаться с этой шарашкиной ремконторой, пропади она пропадом!..

Еще директор не закончил, а я уже понял, что допустил небольшую промашку — как сыщик-любитель пошел не туда, не на того кинулся и, как говорится, потерпел поражение.

Хотя вообще-то, если разобраться, никакое это не поражение. Тем более считаю, что главного-то виновника я все же разоблачил и свое дело сделал. Я так считаю.

1974

Манякин обедал в буфете и с грустью смотрел в окно. Подумать только — вчера утром он купался в Черном море и вкушал в павильоне на берегу горячие хинкали. Отпуск пролетел как дивный сон. Теперь он чувствовал себя отлично в физическом отношении, но в моральном испытывал некоторую неловкость перед теми, кому отдыхать еще не скоро, и они вот тоже сидят, обедают и видят, какой он свежий и коричневый. Дело прошлое, ему, конечно, здорово повезло с путевкой. Развил наивысшую активность, где надо поднажал, в нужный момент лишний разок напомнил, то-се, пятое, десятое. В итоге отхватил путевку, уехал, отгулял, вернулся и, как говорится, с головой окунулся в текучку. Хочешь не хочешь, а, к великому сожалению, надо работать.

Покончив с тефтелями, Манякин тяжело вздохнул и приступил к чаепитию. И тут в буфете появились сразу — Юрцев, Нина Астраханская, Гринько и Ростислав Иваныч.

Увидев Манякина, Юрцев указал на него плавным жестом:

— Перед вами наш герой-труженик. Сидит и скромненько пьет чай. Не возражаете, если мы сядем за ваш столик?

— Не возражаю, — сказал Манякин. «И чего он стал инженером-конструктором, этот Юрцев? Быть бы ему конферансье — народ веселить. Это для него самое подходящее дело».

Когда все расселись, Юрцев с загадочным выражением лица достал из кармана обрывок газеты.

— Товарищи! — сказал он. — Вспомните, какие у нас были разговоры, когда Манякин выбил себе путевку туда, где нежно плещет море и дикая магнолия в цвету. Вспомните…

— Ладно, хватит, — отмахнулся Манякин. — Все уже в прошлом, а сейчас вас тефтели дожидаются.

— Что тефтели. Тефтели подождут, — сказал Юрцев и как флаг вскинул над головой обрывок газеты. — Внимание! Слово имеет пресса. Фанфаристы есть? Нет? Обойдемся. Слушайте все. Вчера получил я с Черноморского побережья от одного знакомого гуманиста и преобразователя природы небольшую посылочку. Учитывая, что южные фрукты плохо реагируют на небрежное отношение со стороны некоторых работников связи, отправитель посылки принял мудрое решение — каждый фрукт он завернул в бумажку. И вот сегодня, уходя на работу, вынул грушу, которая была завернута в кусок газеты, вот в этот самый, и на данном обрывке я прочитал нижеследующее: «…реполненном пляже. Мы беседуем, сидя на песке, и я торопливо записываю: «Товарищ корреспондент, вы, пожалуйста, не называйте мою фамилию, а то люди скажут — хвалится, хочет свою сознательность показать. Вместо моей фамилии вы только первую букву поставьте — М.»

Юрцев сделал паузу, заговорщицки подмигнул Манякину и продолжал:

— «Хорошо, — говорю я, — не возражаю, пусть будет М. У меня к вам, товарищ М., один вопрос — как отдыхаете?» «Как отдыхаю? — улыбается М. — Как умею. Люди ведь и работают по-разному, и отдыхают по-своему. Один работает с прохладцей, зато в отпуске с утра до ночи играет в карты или забивает «козла». А я вот даже сейчас, находясь на отдыхе, себя на том ловлю, что мысли мои то и дело переносятся туда, где я работаю, где несет свою трудовую вахту мой родной коллектив…»

Юрцев читал с большим пафосом, а Манякин испытующе смотрел на него.

— «Я вам прямо скажу, лично для меня смысл жизни в работе», — убежденно и страстно произносит М. Потом, словно бы стесняясь своей откровенности, М. смотрит на море, на щедрое южное солнце и вдруг встает. Отряхнув песок и легким движением поп…»

— Какой поп? — спросил Ростислав Иванович.

— Дальше оторвано, и мне больше ничего неизвестно. Известно только то, что это интервью напечатано в газете «Черноморская здравница». А теперь, товарищ Манякин, расскажите поподробней нам, вашим современникам, что вы еще поведали о себе представителю прессы?

Манякин не спешил с ответом. Он спокойно достал сигарету, не торопясь закурил и сказал:

— Вы считаете, одна только моя фамилия начинается на букву «М»?

— Не надо! Не надо скромничать! — замахал рукой Гринько.

— Правильно. Вы нам открылись, как обратная сторона Луны, — добавила Нина Астраханская.

Манякин опять помолчал, усмехнулся и словно бы нехотя сказал:

— Я не думал, что это интервью появится в газете… Я вижу, вас удивили мои слова, да?

— Не могу скрыть, — признался Юрцев.

Манякин перешел в атаку:

— Вы сомневаетесь, что для меня работа — главное дело жизни?.. Я просто-таки не понимаю, для чего было устраивать громкую читку в таком ироническом духе…

— Действительно, — отозвался Гринько, но при этом почему-то улыбнулся.

— Нормальный процесс, — сказала Нина Астраханская. — А я еще голосовала на месткоме, чтобы эту путевку дали Мите Разбегаеву. Он бы уехал на юг, забыл бы о родном коллективе…

— Еще раз вам говорю — не надо иронизировать, — строго сказал Манякин. — Бывают такие моменты, когда охота откровенно побеседовать не с тем, кто с тобой каждый день рядом, а с совершенно посторонним человеком.

— Вообще-то, конечно, — кивнул Юрцев. — Держите. — Он протянул Манякину обрывок газеты. — Коллектив приветствует вашу исключительно высокую сознательность и преданность нашему общему делу.