«Очень приятно, — говорю, — но поскольку они живут не здесь, они меня интересуют, как говорится, во вторую очередь».

«Понимаю. В общем, смотрите, подумайте. Я вам ее не навязываю. Сейчас принесу паспорт…»

«Что вы, не нужно. Я же вижу, с кем дело имею. Но вы помните, что она мне всего на год нужна?..»

«На год?.. — удивляется девушка. — А что же с ней дальше будет? Куда она потом денется?»

«А потом я закончу, получу назначение и уеду. Вы же сдаете ее временно. Так сказать, в аренду…»

Девушка недоумевает: «Что?!. — Глаза у нее вот такие делаются. — О чем вы говорите?..»

«О комнате».

«О какой комнате?..»

«Вот об этой самой…»

Тогда она руками разводит:

«Простите, я ничего не понимаю. Как вы сюда попали?..»

«Я пришел по объявлению — «Одинокий офицер снимет комнату сроком на один год…».

И тут я вижу, девушка просто замирает: «Послушайте, я была уверена, что мы говорим о собаке!..»

Она смеется, щенок лает-заливается, а я ничего не соображаю.

В разгар моих переживаний входит в комнату мужчина, брат ее Федя. Я смотрю — вылитый майор Фомин.

Девушка рассказывает брату о нашей содержательной беседе, и мы втроем начинаем так грохотать, что даже соседи сбегаются.

На другой день Катюша пригласила меня на выпускной спектакль «Любовью не шутят». Снова вспомнили мы всю эту петрушку и так развеселились в зале, что, по-моему, даже артистов с толку сбили, поскольку смеялись в самых неожиданных местах.

Майор Гришаев кончил свой рассказ, и, когда улеглось оживление, Козаченко, вытирая покрасневшие от слез глаза, сказал:

— М-да!.. Вижу, что моя роль в этой истории не главная, но и не последняя… Как быть в дальнейшем? Если будут звонить — предлагать комнату, записывать номера телефонов?..

Майор Гришаев ответил не сразу. Переглянувшись с Фоминым, он встал.

— Можешь не записывать.

— Есть у него комната, — доверительно сказал Фомин.

— Понятно, — улыбнулся Козаченко, — есть комната, и нет одинокого офицера.

1955

Сергей Сергеевич Тюриков лежал на пляже и, щурясь от яркого солнца, разглядывал картинку на папиросной коробке. На фоне Кавказских гор чернел силуэт всадника. «До чего же похоже нарисовано», — подумал Сергей Сергеевич и лениво поднял глаза. Вдали виднелись горы, зеленые у подножия, повыше коричневые, а еще выше сизо-голубые. Для полного сходства не хватало слова «Казбек» и всадника. Впрочем, если разобраться, слово, пожалуй, было ни к чему. И без того все ясно. Что же касается всадника, то он мог появиться в любую минуту. На то он и всадник.

Сергей Сергеевич закурил, поправил на голове чалму, скрученную из полотенца, и задумался.

Люди, окружавшие его сейчас, — девушки в купальных костюмах, и загорелые парни в трусах, и этот вот пышноусый дядя в полосатой пижаме, — все они, вероятно, принимали Сергея Сергеевича за курортника. Но это было не так. Он прибыл на побережье по служебным делам.

Управляющий трестом товарищ Рыбаков, подписывая ему командировочное удостоверение, сказал:

— Настоятельно прошу, не задерживайтесь. Закончите дела — и обратно. Я понимаю, конечно, море, горы и прочие соблазны…

Сергей Сергеевич с достоинством ответил:

— Александр Михайлович! Вы меня знаете не первый день. Вопросы материально-технического снабжения волнуют меня значительно больше, чем любое море.

…Уже на пятый день пребывания под южным небом, на берегу Черного моря, Тюриков понял, что торопиться с возвращением не имеет смысла. Все дела, честно говоря, можно было закончить в два-три дня, но нужный человек уехал на неделю в Новороссийск. Правда, с ним можно было связаться по телефону, но это действие роковым образом сократило бы его — Сергея Сергеевича — пребывание под сенью благословенной кавказской природы.

Первые дни Тюриков был одинок. Он пил кисленькое винцо, принимал солнечные ванны и по вечерам негромко декламировал произведение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу». Все это, вместе взятое, успешно помогало не думать о делах.

Как-то в одну из ночей ему совершенно некстати приснился управляющий трестом. В купальном костюме, с портфелем под мышкой, управляющий, как Афродита, возник из морской пены и, подмигнув, крикнул: «Сережа! Сейчас же домой!»

Сергей Сергеевич проснулся, настойчиво пытаясь вспомнить, где он слышал эту фразу. Наконец вспомнил. Детство. Школьные годы. Сережа Тюриков гоняет во дворе мяч, а уроки еще не сделаны. И тогда из открытого окна раздается строгий голос отца: «Сережа! Сейчас же домой!»

Мимолетное видение в лице управляющего трестом несколько омрачило доселе безмятежное настроение Сергея Сергеевича.

На следующий день ему удалось завязать приятное знакомство.

Неподалеку от моря стоял огромный санаторий угольщиков. Горные техники, молодые и маститые шахтеры шумной компанией приходили на пляж. Они пели песни, устраивали проплывы на дальность, играли в домино и вообще веселились вовсю.

Следует отметить, что Сергея Сергеевича неизменно удивляло то обстоятельство, что эти люди даже на отдыхе не забывали о своих делах. Время от времени они затевали жаркие споры, и в воздухе висели слова: «на-гора», «комбайн», «лава» и «до́бычь». Не «добыча», а именно «до́бычь» — так они говорили.

Это были славные, общительные люди. Знакомство началось с того, что один из них, невысокого роста человек, обратился к Сергею Сергеевичу:

— Вливайтесь в наш коллектив, дорогой товарищ!

С этого дня Сергею Сергеевичу о делах было некогда и подумать. Прогулки, заплывы, катание на катере, походы в кино — все это щедро заполняло время от рассвета дотемна.

Так пролетела неделя.

В воскресенье Тюриков со всей компанией отправился на базар. Прошел слух о том, что колхозники привезли прекрасное молодое вино. При проверке слух подтвердился.

На обратном пути веселая компания остановилась возле уличного фотографа. К услугам желающих были выставлены самые разнообразные декорации, нарисованные на холсте. На одной был изображен пронзительно синий пруд, беседка и надменная дама, бросающая корм оцепеневшим на водной поверхности лебедям.

На другой декорации бушевало море, белел одинокий парус и сияло солнце.

Фотограф просил обратить внимание на свой лучший холст. На фоне скал стоял вороной скакун с шеей, похожей на вопросительный знак. В седле сидел всадник без головы. В одной руке он держал шашку, в другой букет цветов. Вместо головы у всадника было оставлено круглое отверстие. Любой клиент, поместивший голову в отверстие и сфотографированный в этом состоянии, мог получить невиданной силы портрет.

Верхом на коне снялись все по очереди. Все, даже Клава Распевина, экономистка из треста «Красногвардейскуголь».

Вечером фотограф доставил в санаторий готовые снимки.

И здесь-то Сергею Сергеевичу пришла мысль послать эту живописную фотографию супруге.

Примостившись на скамейке, он написал жене письмо. Уже закончив свое послание, полное забавных подробностей, он вспомнил, что накануне собирался отправить телеграмму управляющему с просьбой продлить командировку.

Прикидывая проект телеграммы, он подумал о том, что, пожалуй, целесообразней будет послать письмо. Пока оно дойдет, глядишь, еще парочка деньков-то и пробежит!..

И Сергей Сергеевич написал краткую докладную:

«В связи с трудностями местных условий прошу вашего указания» и так далее и тому подобное.

Он порылся в бумажнике в поисках конвертов. Нашелся один, да и тот помятый. «Где бы раздобыть конверты?» — подумал Сергей Сергеевич. И тут его окликнули:

— О чем задумались?

Это был шахтер Юрасов из Донецка.

— Да так, пустяки. У вас не найдется парочки конвертов? Письма надо отправить.

— Конвертов нет, — сказал Юрасов, — но я на почту иду. Хотите, могу отправить.

— Будьте настолько любезны. Я вам адреса запишу… Одну минуточку… Вот это письмо личное. Тюриковой Александре Васильевне, супруге моей. А это служебное, в трест. Рыбакову.