— Прямо скажу — резкое написал письмо.

— А я человек прямой. Такой у меня принцип. Стиль такой.

— Интересно, как же он отреагировал на такое письмо?

— Кто?

— Ваш управляющий.

— Если хочешь знать, это дело второе. Мне важней то, что я сумел заострить перед ним ряд вопросов.

— А не боишься, что твое письмо, как бы тебе сказать, осложнит твои отношения с руководством? Ты об этом подумал?

— Подумал. Достал конверт, перечитал все, что написал…

— Ну и что?

— Порвал к черту!.. Говорят, Почечуева то ли куда-то переводят или снимать его собираются. Когда я это в точности узнаю, возьму чистый листок бумаги, изложу все по памяти и после вручу ему за моей личной подписью.

— Ах, вот ты как…

— Я ж тебе сказал — я с ним чикаться не буду. Я человек прямой. Если уж я взялся за дело, обязательно его доведу до конца. Только не надо улыбаться. Раз я сказал, значит — все!..

1983

Яблок было до того много — не передать. Он сидел на дереве, раскачивая ветки, отягощенные плодами, и, срываясь, они со стуком падали в траву. Стук был абсолютно ритмичным — там-тарам, там-тарам. А может, стучали не яблоки, а кто-то внизу упрямо отбивал ритм. Это было не ясно до того момента, когда он открыл глаза. Даже тут он не сразу понял, что гулкий яблочный дождь явился ему во сне.

Ритмично стучали колеса. Купе заполнял призрачный свет ночника.

Все же непонятно, отчего тебе вдруг привидится что-нибудь странное. Иногда сон — продолжение какого-нибудь памятного события, и там, во сне, ты оказываешься намного сильней и разумней, чем наяву. А чаще необъяснимый сон это всего-навсего реакция на усталость, вот как у него сейчас.

Корягин приехал на вокзал прямо после спектакля. Провожали его молодые супруги Скоровы. Страстные театралы, они с обезоруживающей прямотой однажды признались Корягину, что высоко ценят его талант и считают своим долгом, если потребуется, проявить о нем заботу. Вот и на сей раз они довезли его на своем «Запорожце». Он бы мог взять такси, но, не желая обидеть Скоровых, воспользовался их любезностью, тем более видел, им доставляет удовольствие провести с ним хотя бы короткое время.

Верные, бескорыстные его поклонники, они уже знали, в какой он город приглашен и какую роль сыграет в тамошнем спектакле. «Я убежден, это очень полезная гастроль. Актерам местного театра представится счастливая возможность творческого общения с народным артистом, с мастером, а уж о зрителях и говорить нечего, они останутся более чем довольны. Мы с Людой уверены, ваше участие в спектакле вдохнет в него новую жизнь». Говоря это, Скоров поглядывал на жену, разделяет ли она его мнение. Жена утвердительно кивала, целиком и полностью с ним соглашаясь.

Позднее, когда Корягин высунулся из окна вагона, Скоров тихо и торжественно произнес: «Разрешите пожелать вам вдохновения и громадного успеха», а тоненькая большеглазая Людочка Скорова громко, поезд уже тронулся, выпалила в напутствие: «Они увидят, какой к ним приехал «ревизор» и навсегда вас запомнят».

Благодарно улыбаясь супругам, Корягин помахал им рукой и вернулся в купе.

Солидный дядечка — будущий его попутчик, торопливо засовывал под столик пустые бутылки. При появлении Корягина виновато развел руками:

— Что с ними поделаешь?.. Традиция такая. Домой еду, товарищи из нашей системы приехали проводить…

Корягин застал эти суматошные проводы. Профессиональная память удержала отдельные реплики. «Князев, придет комиссия, держись в форме. Продукцию на стол не мечи», — это сказал один из провожающих, аппетитно похрустывая огурчиком. Лысоватый здоровяк с румяным лицом жизнелюба, хлопая Князева по спине, кричал: «Будет полный порядок. Я отвечаю. Я отвечаю», — повторял он, смеясь, чтобы все поняли, до чего же приятно и весело за кого-то отвечать.

А попутчик Корягина, этот самый Князев, хотя и был под хмельком, сохранил в памяти одну только фразу, адресованную не ему.

Громогласно, наверное, чтобы и он тоже услышал, произнесла эту фразу молодая женщина на перроне.

Корягин облачился в пижаму, лег, вздохнув, провел ладонью по лбу, как бы снимая усталость, а Князев, придав лицу озабоченное выражение, углубился в свои записи.

«Наигрывает, — мысленно отметил Корягин, — берет реванш за давешнее принятие вовнутрь. Сверхзадача — убедить меня, что служебный долг для него превыше всего».

Перелистывая записную книжку, Князев безуспешно пытался вспомнить, где он мог раньше видеть этого еще молодого, но серьезного мужика. В министерстве? В Комитете народного контроля, куда Князева не так давно вызывали по одному вопросу. Где? Нет гарантии, что это было там. Город большой, народу много, мало ли где люди могут встретиться.

Некоторое время спустя Князев подумал, что проще всего спросить у человека, однако, решил — не стоит. Со стороны это бы выглядело как предложение выйти на стыковку. Из головы у Князева не выходила тревожащая душу фраза, которую вслед уходящему поезду выдала женщина на перроне.

Насколько было бы ловчей, кабы не он, а этот мужик в пижаме начал разговор. И здесь, будто идя ему навстречу, тот спросил:

— До конца едете?

— Так точно. До упора.

— Не помните, когда приходит наш поезд?

— Еще бы мне не помнить…

Князев отложил записную книжку. Выражение лица, улыбка — все говорило о его готовности завязать с соседом простые и даже дружеские отношения.

— В девять ноль-ноль. А вы, если не секрет, так просто едете или по работе?..

В вопросе Князева слышался легкий отзвук беспокойства, которое тот маскировал деланно небрежной интонацией.

— По работе, — ответил Корягин. «Сейчас он скажет: «Мне очень знакомо ваше лицо. Вы, случайно, не артист? Не вас ли я видел по телевизору?» Я скажу: «Вы не ошиблись». И на меня обрушатся вопросы, и начнется одна из тех бесед, которые не дают ничего ни уму, ни сердцу.

Долгое молчание соседа Князев истолковал по-своему: «Молчит. Боится, что выступлю на главном направлении, спрошу: «Кого же вас послали проверять? Один едете или остальные члены комиссии тоже едут в жестком купейном?» Такой упреждающий маневр ревизору не понравится. Это ясно. Для него внезапность всегда выигрыш. А если подготовиться, еще разок просмотреть документацию, то-се, пятое, десятое, все в итоге может сложиться нормально. А если почует, что проявляю беспокойство, загодя придет к выводу — в данном конкретном случае ревизию надо проводить с повышенным вниманием».

Мыслил Князев достаточно складно, особенно если учесть, что они в своей тесной компании сегодня днем довольно-таки серьезно посидели. Он-то к этому привычный, он и в рабочее время сидит на этом деле — винодельческим заводом командует, не ткацкой фабрикой. Многие считают — у него иммунитет по линии своей продукции. Не исключено, что так оно и есть. На производстве он всегда в порядке. К тому же — не за баранкой сидит, в кресле.

Князев усмехнулся. Хорош бы он был, если бы сосед ненароком прочитал его мысли. Слава богу, такие «читатели» редко попадаются, и это очень даже прекрасно, а иначе и работать было бы невозможно.

Оборвав на этом цепочку размышлений, Князев, неожиданно для самого себя, с чувством изрек:

— Значит, по работе к нам едете? Понятно. Хотите верьте, хотите нет, но лично для меня работа это все. Ради того, чтобы у меня на производстве все шло путем, ни сил не пожалею, ни здоровья.

Растроганный сказанным, он принял скульптурную позу.

В купе постучали. На пороге возникла девушка-проводница:

— Чайку не желаете?

— Принесите нам два стаканчика для начала, — сказал Князев.

— Сейчас…

Покраснев от смущения, проводница, не отрываясь, смотрела на Корягина.

— Здравствуйте. Я вас сразу узнала.

Она вышла.

— В системе железнодорожного транспорта работаете? — полюбопытствовал Князев и тут же подумал: «Если это так, тогда отбой, любимый город может спать спокойно».