Манякин взял и бережно сложил обрывок газеты, которая, хотя и не полностью, но все же достаточно ярко осветила всем и каждому его, Манякина, деловое и общественное лицо.

К концу рабочего дня интервью стало в лаборатории основной темой разговоров. Мнения разделились. Одни считали, что человеку захотелось показаться лучше, чем он есть на самом деле. Другие, таких было меньшинство, выразились в том смысле, что не умеем мы порой по достоинству оценить человека, а когда он предстает в столь выгодном свете, мы удивляемся и разводим руками — кто бы мог подумать?

Во вторник Манякина вызвал начальник и тоже поинтересовался этим самым интервью. Сперва Манякин отказался, проявив тем самым похвальную скромность, но потом все же уступил и попутно внес ясность, указав, что это не что иное, как отдельные его мысли, записанные корреспондентом.

Уже на следующий день многим бросилось в глаза, что Манякин заметно преобразился — стал серьезней и значительней. Лицо его обрело усталую озабоченность, а взгляд — углубленность. Манякин, конечно, понимал, что ничего такого особенного в интервью им сказано не было, но сам факт его появления в газете, безусловно, заслуживал внимания.

В четверг в обеденный перерыв в буфете появился Юрцев. У него было лицо, какое бывает у человека сделавшего большое научное открытие.

— Товарищи! — сказал он, подходя к столику, за которым сидел и Манякин. — Имею важное сообщение. — Он подтянул стул и сел на него верхом. — Взял я сегодня из ящика грушу, и, можете представить, она была завернута в обрывок той же самой газетной страницы. В конце интервью Манякин предстал перед нами, можно сказать, во весь рост в совершенно новом качестве. Действительно, мало мы знаем друг друга. Попросим Манякина достать из кармана свой исторический обрывок газеты, если он у него с собой, и прочитать вслух самую последнюю фразу…

Манякин пожал плечами:

— Может, хватит?.. Мне кажется, там все ясно…

— В том-то и дело, что не все. Это очень важно. Прочитайте самую последнюю фразу.

Достав из кармана аккуратно сложенный обрывок газеты, Манякин вздохнул и, покачав головой, прочитал:

— «Помолчав, словно бы стесняясь своей откровенности, М. смотрит на море, на щедрое южное солнце и вдруг встает. Отряхнув песок и легким движением поп…»

— Стоп!.. А теперь слушайте дальше, — сказал Юрцев, — «…и легким движением поправив волосы, М. улыбнулась и весело побежала к морю…»

— Что, что? — спросила Нина Астраханская. — Побежала?

— Да. Она весело побежала к морю, — повторил Юрцев. — Но это еще не все. Оглашаю финал: «В памяти моей надолго остался светлый образ М. — отличной производственницы, прекрасной спортсменки, молодой матери. Успеха вам в труде и счастья в личной жизни!..»

— Кому «вам»? — спросил Ростислав Иваныч. — При чем здесь молодая мать?..

И тут наступила пауза.

Мы молча смотрели друг на друга.

Манякин сделал попытку улыбнуться:

— Ну что… здорово я вас всех разыграл?

— Море смеялось, — сказал Юрцев. — Заседание продолжается. Давайте обедать. А молодой матери самое время идти кормить ребенка.

— Неостроумно, — сказал Манякин и, уже покидая буфет, бросил:

— Если вы шуток не понимаете…

Больше мы ничего не услышали — за Манякиным закрылась стеклянная дверь.

1974

Дорогая Вера, не обижайся, что долго не писал. Я жив, здоров и отдыхаю нормально. За меня не переживай — у нас в доме отдыха произошли перемены в лучшую сторону. Я сейчас тебе опишу, как это все получилось.

На прошлой неделе я чисто случайно познакомился на лечебном пляже с одним гражданином. Прибыл он сюда не как я — по путевке, а диким способом. Разговорились, оказалось, товарищ работает в зоологическом музее, он мастер по чучелам, зверей разных делает, птиц. Фамилия его — Харламов, звать — Олег Борисович, тихий такой, скромный товарищ.

Пригласил я Харламова поиграть в шахматы, у него оказался второй разряд, пришел, сидим в беседке, сражаемся, вдруг вижу — шагает директор нашего дома отдыха. Остановился: «Как вам отдыхается, товарищи?» Я говорю: «Средне, так себе». Чувствую: мои слова ему не понравились, он на Харламова кивает: «А товарищ, по-моему, всем доволен. Я не ошибаюсь?» А Олег Борисович сделал ход и кивнул: «Не ошибаетесь. Но я не у вас, не здесь отдыхаю». И коротко ответил, и по делу.

После ужина опять я с директором столкнулся, он спрашивает — с кем я в шахматы играл? Я говорю: «С Анатолием Карповым». — «Нет, кроме шуток, с кем?» Мне смешно стало — чего он допытывается? Я говорю: «Этот товарищ может запросто из кого угодно чучело сделать». Директор прищурился: «Как вас понять?» «А как хотите, — говорю, — так и понимайте».

На другой день опять Харламов пришел, опять мы сели в шахматы играть, и тут же директор появился. Похоже, сильно его заинтересовал Олег Борисович. Постоял директор, сперва поглядел на доску, какая у него позиция сложилась, потом говорит: «Извините, что отрываю от острого поединка. Хочу доложить. Ваша справедливая критика не оставлена без последствий. Я принял самые срочные меры как по линии обслуживания, так и кормежки».

Говорит это все директор, но не ко мне он обращается, а к Олегу Борисовичу, а тот головой кивает, а сам улыбается: «Лично я вас не критиковал. Почему вы это мне говорите? Я здесь человек посторонний». А директор ему: «У нас, дорогой товарищ, нет и не может быть посторонних. Мы все одна большая семья. Есть у вас путевка или нет, не имеет значения. Чтоб вам с партнером не разлучаться, могу дать указание оформить вас в нашем доме отдыха. Как раз неплохая комната освободилась с видом на море». Харламов говорит: «Большое спасибо, но мне там у себя жить удобней. А к вам, если не возражаете, буду периодически заглядывать». Директор говорит: «Прошу! В любой момент добро пожаловать! Я почему вам предложение такое сделал? У меня одна только забота, чтоб каждый трудящийся у нас как следует отдохнул, набрался бы свежих сил и новых прекрасных впечатлений».

Директор удалился, а я Харламову говорю: «Насчет свежих сил покажет будущее, а насчет впечатлений кое-что имеется. Такое, — говорю, — у меня сложилось впечатление, что дирекция почему-то засуетилась, а в чем дело, пока непонятно».

День один миновал, и что же мы видим: белье постельное новое, меню совершенно другое, кнели паровые как ветром сдуло, воздух и тот другой стал.

Тут я как-то лежу, читаю болгарский детектив, стук в дверь — на пороге директор. Улыбка во весь рот, принес цветы в кувшине, ставит на стол, говорит: «Добрый день. Привет! Извините, что беспокою в неположенное время. Есть один вопрос: ощущаете у нас изменения в положительную сторону?» Я говорю: «Безусловно, ощущаю, и не один я». — «А где же ваш партнер?» Я плечами пожал — не знаю. Тогда директор так, вроде бы между прочим, спрашивает: «Вы не подскажете: кто он, этот товарищ, и откуда он к нам пожаловал?» Я спрашиваю: «Почему это вас так интересует?» — «Нипочему. Просто так». Тут мне смешно стало, я говорю: «Вообще-то я в курсе, но сказать не могу». — «Почему?» Я говорю: «Не имею права». — «Чего ж скрывать? Мы же свои люди. Одна большая семья». Я говорю: «Ладно, скажу, только пусть это останется между нами». Директор — палец к губам, блокнотик сует и шариковую ручку. Я по сторонам оглянулся, как в детективе, и говорю шепотом: «Хотите знать, кто этот человек и откуда он? Читайте». И написал: «Олег Борисович Харламов. Советский Союз».

Директор прочитал и головой покачал: «Мало». Я говорю: «Этим все сказано. После прочтения сжечь».

Директор еще раз прочитал и вдруг в лице изменился, пожал мне руку и тихо говорит: «Ясно. Спасибо за сигнал. Я и сам это понял». «Что вы поняли?» — спрашиваю. «То, что надо. Я ж не мальчик. По заглавным буквам читать умею».

Подмигнул он мне и исчез, а я лежу и думаю: за что он спасибо сказал? Какой он сигнал имел в виду? Что он прочитал по буквам?..