В центре поляны возвышался строгий обелиск. У его подножия на чисто оструганной, потемневшей от времени скамье лежали цветы — не торжественные венки, не гирлянды, а простые букетики полевых цветов — желтых, сиреневых, белых. На бронзовой доске в две шеренги выстроились фамилии, а над ними дугой блестели буквы: «ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ ПАРТИЗАНАМ».

Мы прочитали про себя фамилии павших героев, и вдруг кто-то произнес:

— Глебов Игорь…

И здесь я вспомнил — в нашем первом разговоре Дмитрий Фомич упоминал о дочери Лиде, а Игорь, Игорек, так, кажется, зовут его внука, Лидиного сынишку…

Мне показалось, что Дмитрий Фомич чего-то ждет, и тогда я решился спросить:

— Сын?

Он молча кивнул.

Кто-то из отдыхающих укоризненно покосился в мою сторону — надо ли было это спрашивать?

— Здесь лежит мой сын Игорь, — сказал Дмитрий Фомич. — Когда он погиб, ему было без сорока дней семнадцать лет. Отчаянный был парень. Характером в Митьку Глебова.

Он повернулся ко мне и доверительно шепнул:

— А внешне — вылитая Дуся. Одно лицо…

Мы постояли у обелиска.

— Ну, что же, друзья, время. Пора домой, — негромко сказал Дмитрий Фомич и медленно провел ладонью по своим седым волосам, как человек, уставший после долгого и трудного пути. — Пошли!..

1976

На просмотре нового спектакля в городском драмтеатре Виктор Алексеевич Мурин, ответственный работник управления, сидел, откинувшись на спинку кресла, скрестив на груди руки. Эта поза всегда производила впечатление. Он то и дело перехватывал обращенные на него внимательные взгляды. В каждом театре есть специалисты, способные по выражению лица начальства предугадать судьбу спектакля — примет, не примет, похвалит, поругает.

Его мнение о спектакле имело значение, и он никогда не торопился с ответом на вопрос «Вам нравится?». На этот случай у него была наиграна тайная комбинация. Во время просмотра в театр звонила секретарша Анна Павловна и просила передать, чтобы Виктор Алексеевич немедленно позвонил, он знает куда. О звонке Анны Павловны Мурину шепотом сообщали в зрительном зале. Сразу же после просмотра он быстро шел к телефону в кабинет директора или главрежа, набирал номер и произносил в трубку: «Говорит Мурин. Да. Сейчас буду». И все.

Рассеянно слушая реплику артистов, Мурин подумал о том, что на сей раз после сообщения о телефонном звонке, пожалуй, нелишним будет привести в действие комплексную операцию — «Звонок» и «Сердце». Ответить по телефону и вслед за фразой «Буду через десять минут» прижать руку к груди и поморщиться. Тут ни у кого и рот не откроется приставать к нему с вопросом о спектакле. Мало того что человека вызывают  т у д а, у него к тому же еще и нелады с сердцем. Тут главному режиссеру или директору театра всего и останется, что подать Виктору Алексеевичу пальто и сказать на прощание: «Совсем вы себя не щадите».

Намечая очередной раз путь к спасению, Мурин внезапно ощутил легкое беспокойство. Есть подозрение, что каждая операция в отдельности и обе вместе уже знакомы главному режиссеру Петру Гусеву — выпускнику театрального института. Гусев сдает третью постановку, с двумя предыдущими все обошлось благополучно, а вот что будет с третьей — пока не ясно. На сцене разыгрывается довольно острая пьеса на производственную тему, действие происходит на молочном заводе, и всевозможных проблем в этой пьесе как килек в банке.

Теснимый ворохом сомнений, Мурин с тревогой отметил, что просмотр вот-вот кончится, а Анна Павловна все еще не дает о себе знать.

Что же делать? Придется найти какой-то надежный выход.

Проще всего — отшутиться. Это первый вариант.

А еще можно применить универсальную формулу — «Нет слов!».

Да-да, так и заявить: «Нет слов!» А уж там понимайте как угодно. «Нет слов» — не о чем говорить, до того это слабо. Или «нет слов» — говорить не о чем, до того все здорово.

Сразу, как только закрылся занавес, к Мурину подошел главный режиссер. «Сейчас спросит и отдышаться не даст», — подумал Мурин и ошибся. Гусев не задал обычного вопроса.

— Мне сюда в театр не звонили? — осведомился Мурин.

— Этого не знает никто, — ответил Гусев и почему-то улыбнулся. — Вполне возможно, что и звонили…

«Молодой совсем, а уже развязный», — подумал Мурин.

— Что-то у нас с телефонами произошло непонятное, — пояснил главный режиссер. — Наверно, авария. Если бы вы понадобились, вас бы нашли. В управлении, по-видимому, знают, что вы в театре?..

— Знают, — подтвердил Мурин. «Ну, не теряй время, спроси о спектакле, а я тебе отвечу: «Нет слов».

— Такие вот дела… Виктор Алексеевич, я хотел у вас спросить, видали по телевизору, как наши играли с канадскими профессионалами?..

— Нет слов, — ответил Мурин. «Молодой, а уже хитрый».

— Я лично получил огромное удовольствие. Ваше пальто у меня в кабинете.

Когда они пришли в кабинет главного режиссера, Мурин снял телефонную трубку.

— Я думал, вы пошутили, а он, оказывается, и правда молчит… — «Неужели специально выключили, чтоб меня к стенке прижать?»

В кабинет вошел директор театра, с порога сообщил:

— У нас телефоны не работают. Позвонили в бюро ремонта, обещали исправить.

— Как же вы позвонили, если телефоны не работают? — усмехнулся Мурин.

— Из автомата.

— Ясно… Ну что ж, ничего страшного. — Мурин понял, разговора уже не избежать. Вот художник заглянул, и заведующая литературной частью, и артист Луганский. Еще кто-то пришел, и все с интересом и с ожиданием смотрят на него. Последним пожаловал артист Левко — прекрасный комик, любимец города.

— Уважаемые товарищи! Дамы и господа! Леди и джентльмены! Прошу прощения, что заставил себя ждать. — Левко отвесил церемонный поклон. — Но ведь негоже начинать серьезный разговор, пока не явился я как представитель мыслящей интеллигенции. Так что могем приступать…

Мурин улыбнулся. «Хорошо, что появился этот веселый артист. И разговор может получиться шутливый».

Главный режиссер с симпатией смотрел на Левко.

А старый комик поклонился портрету Станиславского, вернулся к двери и плотно закрыл ее, тяжелую, украшенную резьбой. Сухо щелкнул английский замок. С сознанием исполненного долга Левко опустился в кресло и произнес:

— Мы пленены, виконт! И я клянусь, лишь добрый дух или счастливый случай нам возвратит свободу. Будем ждать.

— А если кто не может ждать, у кого срочные дела? — включаясь в шутливый тон, спросил Мурин.

— Напрасно дверь закрыли, Яков Кириллович, — сказал директор. — Душно здесь и к тому же накурено… Откройте, пожалуйста.

— Будет сделано.

Подойдя к двери, Левко попытался ее открыть, но это ему не удалось. В замке, видимо, что-то заело.

— Надо же, какая глупость приключилась, — сказал директор театра, но по виду его нельзя было с уверенностью сказать, так ли уж он сильно огорчен. — Ничего, товарищи, рано или поздно мы отсюда выйдем.

Мурин снял с вешалки пальто. «Уйти бы надо. Прямо сейчас».

— Пригласите слесаря. Он откроет.

— Правильно, Виктор Алексеевич.

Директор постучал в дверь.

— Войдите! — ответили из коридора.

— Я давно прошу сменить этот замок, — сказал главный режиссер.

Директор снова постучал.

— Товарищи! Кто-нибудь! Позовите Нину!..

— Очень нескладно получилось, — сказал Мурин. — Меня там люди ждут.

— Минутное дело, — сказал директор. — Вам будет жарко в пальто, вы пока снимите.

— Ничего.

— Анатолий Фомич! — раздался за дверью женский голос. — Это я — Нина. Что случилось?

— Замок сломался. Мы выйти не можем. Быстренько найдите слесаря.

— Бегу!

За дверью стало тихо.

— Давайте пока что-нибудь споем, — предложил Левко, — можно из «Князя Игоря»: «О, дайте, дайте мне…»

— Подойдет, — согласился Мурин. — «Князь Игорь» — классическая вещь. — «Пусть люди знают, что и я тоже не лишен юмора».