— Какие будут замечания?

Наташа не успела ответить.

Прямо над их головами медленно плыла огромная станина. «А вдруг трос лопнет?» — опасливо подумала Наташа. Мухин перехватил ее настороженный взгляд:

— Боитесь, оборвется?

— А вдруг?

Подойдя к застекленной каморке с табличкой «Начальник цеха», Мухин открыл дверь, пропустил вперед Наташу:

— Погодите. Я его сейчас найду.

Наташа огляделась. На стене висели фотографии, сверху красовалась надпись: «Равняйся на лучших!» Наташа заинтересовалась фотографиями — сборщики, токари, строгальщики. Разные профессии, и люди разные. Старик с усами щеточкой. Молодой парень, одетый хорошо, даже чуть щеголевато. Девушка с веселыми глазами.

Появился Мухин.

— Сейчас придет. Зовут его Павел Николаевич. А пока посмотрите Доску почета. Люди, можно сказать, на подбор. Скорей всего, кого-нибудь из них вы и будете рисовать… А вот и товарищ Тарасов…

— Каретникова, — представилась Наташа.

— Чем могу служить?

По торопливости, с какой была произнесена эта фраза, Наташа почувствовала, что начальнику некогда и потому разговор, видимо, будет короткий.

— Дело в том, что я художница… — начала Наташа.

— Я уже в курсе.

— Да?.. Я кончаю художественное училище и в качестве дипломной работы избрала портрет. Мне нужно написать передового рабочего…

— Вам нужно или у вас желание такое?

— Конечно, желание, — ответила Наташа, досадуя, что неудачно выразилась.

— Обязательно рабочего? А если инженера?

— Лучше рабочего, — сказала Наташа и подумала: «Была бы я постарше и посолидней, и разговор был бы другой».

Лицо Тарасова осветила улыбка.

— Понимаю, товарищ Каретникова…

— Наталья Михайловна, — подсказала Наташа, желая сделать беседу менее официальной.

— Вы, Наталья Михайловна, только на меня не обижайтесь, ладно?

— Ладно. — Она невольно насторожилась.

— На сегодняшний день многие художники рисуют новаторов производства…

— Вполне естественно. Они этого достойны.

Тарасов кивнул, и Наташа поняла, что он ждал от нее именно такого ответа.

— Ведь иной раз что получается, — продолжал Тарасов, — живут и хлеб жуют художник и токарь. Художник, к примеру, так себе, а токарь — первейший, золотые руки. И художник думает: «Изображу я этого товарища; если портрет выйдет не ахти какой, я все равно буду в порядке, меня токарь выручит».

— В каком смысле — выручит?

— Конечно, не в прямом смысле. Вряд ли он агитировать пойдет: дескать, не ругайте художника, он, возможно, плохой, да зато уж я больно хороший.

Наташа рассмеялась. Ей все больше и больше нравился собеседник.

— Вы, конечно, можете спросить: кто он такой, токарь? Я вам скажу. Он рабочий, стоит у станка, точит детали. Красиво точит, без брака. Так? И вот, если ты художник, ты свое вдохновение целиком и полностью отдай работе, этому своему портрету, и тогда народ посмотрит и скажет… Что он скажет, товарищ Мухин?

Мухин, не принимавший участия в разговоре и застигнутый врасплох, ответил не сразу.

— Повторите вопрос, Павел Николаевич.

— Я спрашиваю: что скажет о таком портрете народ?

— Он скажет: замечательный портрет.

— И это будет признанием таланта художника, — добавила Наташа.

— Не только художника, — горячо сказал Тарасов, — не только… а и того, кого нам изобразил художник. Портрет в итоге будет один, а таланта два и вдохновения два. Уловили?

— Конечно.

— А если так, тогда перейдем к художественной части. Вы желали посоветоваться, кого вам рисовать…

Наташа кивнула.

— Я предложил любого на выбор, — Мухин указал на Доску почета, — вот Василий Самохин, мы о нем пишем чуть ли не в каждом номере газеты. Или вот Николай Матвеевич Кругликов, человек дал две годовые нормы…

Слушая Мухина, Наташа мельком взглянула на Тарасова. Он не смотрел на фотографии и почему-то улыбался.

— Вот Петраков, отличный производственник, — продолжал Мухин, — и вдобавок общественный деятель, депутат. Да тут кого ни возьми, каждый, я считаю, достоин портрета. Верно, Павел Николаевич?

— Безусловно, — подтвердил Тарасов. — Имеется у меня для вас неплохой кандидат. Мазаев Алексей.

— Его фото здесь есть? — спросила Наташа и, чуть помедлив, пояснила: — Мне интересно, какая у него внешность…

— Нет. Здесь его нет.

Наташа удивленно посмотрела на Тарасова. Ну, конечно, он не доверяет ей никого из тех, чьи фото висят на доске. Она, Наташа, неизвестна, и человека ей предлагают писать неизвестного. И это очень обидно.

— Вы про какого Мазаева? — спросил Мухин. «Вот так знаменитость, — подумала Наташа, — даже Мухин его не знает».

— Алексей Мазаев. Комсомолец. Работает в первом механическом. Живой паренек. С перспективой.

Мухин взглянул на Наташу. Ее спокойное, почти равнодушное выражение лица удивило его.

— По-моему, художницу не вполне устраивает ваша кандидатура, — шутливо заметил Мухин.

— Ошибаешься, — бросил Тарасов. — Пойдемте, я вас познакомлю.

Когда они вошли в цех, Мухин исчез; он торопился в редакцию. Идя рядом с Тарасовым, Наташа поглядывала по сторонам, надеясь, что она угадает сама, кого ей предстоит писать. Миновав третий пролет, Тарасов замедлил шаг.

— Внимание! Вот он…

Алексей Мазаев работал на плоской шлифовке. На магнитной плите ровными рядами лежали детали. Плита двигалась, как живая, словно пытаясь уйти от властных прикосновений шлифовального камня. Но от него нельзя было увернуться. Стремительно вращаясь, камень поглаживал детали, взметая золотистый веер холодного огня.

Наташа остановилась поодаль. Прищурившись, она неотрывно смотрела на Мазаева.

На вид ему было не больше двадцати. Наклон головы мешал Наташе увидеть его глаза.

«Интересно, — подумала Наташа, — у него такой вид, будто он читает книгу, от которой трудно оторваться».

Тарасов коснулся ее плеча.

— Герой вашего будущего произведения.

Мазаев поднял глаза. Кивнув Тарасову, он с любопытством взглянул на Наташу.

— Знакомься, Алексей. Это Каретникова Наталья Михайловна. Она художница. Решила нарисовать твой портрет.

«Положим, это не я решила… Молчит. Сейчас начнет скромничать, отказываться будет». Мазаев кивнул.

— Ясно.

«Принял как должное, — мысленно отметила Наташа. — Даже нисколько не удивился».

— А почему именно меня рисовать наметили? — спросил Мазаев.

— Почему именно тебя? Потому что ты художнице понравился.

Наташа смутилась.

— Товарищ Тарасов шутит. Дело совсем не в этом… Вернее, дело не только в этом. Мне сказали, что вы хорошо работаете, и я с удовольствием напишу ваш портрет… Завтра я приеду сюда, и мы начнем. Ладно?..

Когда Наташа и Тарасов ушли, к станку Мазаева подошел его дружок Гена Сивков. Он краем уха слышал разговор и решил кое-что уточнить.

— Алеша, что, тебе Павел Николаевич девушку сватал?

— Точно.

— Тогда привет руководству.

— Эта девушка — художница. Рисовать будет мой портрет.

— Для газеты?

— Не знаю.

— А может, для музея?

— Возможно.

— Все нормально. Я видал в музее портрет сталевара Субботина. А что мы, шлифовщики, хуже сталеваров?

— Шлифовщик Мазаев пока что слаб против сталевара Субботина, как считаешь?

— А ты не тушуйся. Все развивается в движении. — Сивков похлопал Алексея по плечу. — Через годок-другой зайдем с тобой в Третьяковку, а там две картины висят. Слева — «Иван Грозный убивает своего сына», а справа — «Алексей Мазаев шлифует свои шайбы». А?..

Воскресное утро выдалось морозным. Молочная дымка скрадывала синеву неба. Глядя в окно, Наташа вспомнила. Однажды у них в квартире был ремонт. Старичок маляр разводил в ведре побелку, и кто-то ему сказал: «Постарайтесь, чтобы потолок получился белый». Маляр снисходительно покачал головой: «А какая в нем радость, в белом потолке? Я вам живой потолок сделаю, с морозцем». И он смело плеснул в ведро с побелкой разведенный ультрамарин. Потолок получился на славу — свежий, с едва уловимой голубизной, точь-в-точь морозное январское небо.