За окном недвижно висели заиндевевшие провода. Начало слегка пригревать солнце, и морозные узоры на стеклах уже теряли четкость.

Они условились встретиться ровно в одиннадцать на Ленинских горах, внизу у трамплина.

Прошел уже месяц с того дня, как Наташа начала работать над портретом. Каждый день она приезжала на завод. Облюбовав удобное место, примостившись на каком-нибудь ящике, она делала одну зарисовку за другой. Первое время Алексей смущался. Движения его, и без того неразмашистые и скупые, обрели непонятную скованность. Когда к нему кто-либо обращался, он отвечал, не поворачивая головы, видимо полагая, что каждое лишнее его движение помешает ей работать. И тогда она сказала Алексею, чтоб он не обращал на нее никакого внимания.

Иногда, захлопнув папку, она смотрела на него. Смотрела долго и внимательно, стараясь разглядеть в его лице, в манере работы, во всем его облике то самое главное, что угадывается не сразу. Она вспоминала холсты Репина, Крамского. Ей всегда почему-то думалось, что люди, которых написали эти мастера, были все без исключения хорошо знакомы им лично. Помнится, несколько лет назад она стояла перед «Боярыней Морозовой». Потрясенная силой художника, она разглядывала картину, надеясь увидеть в толпе самого Сурикова. Ей представлялось тогда, что лишь человек, хорошо и близко знавший эту женщину, мир ее мыслей и чувств, мог с такой достоверностью и силой запечатлеть ее образ.

Приезжая с завода домой, Наташа возвращалась к эскизам портрета.

В отдельных набросках уже обозначилось сходство, намечались даже какие-то черты характера, но не хватало чего-то главного. Порой она задавала себе вопрос: что же она знает о нем, об этом парне, с ироническим прищуром серо-зеленых глаз и светлой прядью, падающей на лоб (она писала его без головного убора)?

«Я знаю, — говорила она себе, — что он толковый парень, что у него есть чувство юмора, что он легко и красиво работает и что работа — главное дело его жизни». Здесь она вспомнила разговор с Тарасовым — обидно, даже эти скупые сведения Наташа получила из вторых рук!..

И тогда она решила, что должна узнать больше, чем слышала о нем от других, от Тарасова, и от симпатичного Сивкова, и от Михайленко — секретаря заводского комитета комсомола. Ей нужно встречаться с Алексеем по-дружески, встречаться, говорить, приглядываться к нему.

Неделю назад она пригласила его в Третьяковскую галерею.

Они переходили из зала в зал, и она поглядывала на Алексея, пытаясь по выражению лица составить хотя бы примерное представление о его художественном вкусе. Сперва ей показалось, что его больше привлекают вещи сюжетные, событийные. Но, вероятно, это было не так. Дольше всего они стояли у пейзажей Левитана.

— Вы знаете, — сказал Алексей, — когда я мальчишкой пришел сюда, у меня для оценки всего два слова и было: похоже, не похоже.

«Значит, он уже бывал в Третьяковке». Она думала, что он здесь впервые. Она даже хотела спросить об этом, но не решилась, полагая, что такой вопрос может его обидеть.

— Иногда это нетрудно понять, — сказала Наташа, — мы сегодня видели Крамского «Неутешное горе». Там все ясно из сюжета: женщина потеряла близкого, любимого человека.

— Нет, я не о том. Я, когда смотрю на картину, я знаете про кого думаю?

— Вы думаете о художнике? — спросила Наташа. Ей хотелось, чтобы он ответил утвердительно, это совпало бы с ее мыслями.

— Да, — сказал Алексей, — я думаю про художника. Вот смотрите: картина — тихая вода, мостик, природа. Людей на картине нет, а мне кажется, что я вижу человека. И этот человек — художник Левитан. И представляю я его себе: душевный, мягкий. В годах. Много кой-чего в жизни повидал, а всего дороже ему родина… Вы Чехова «Степь» не читали?

— Давно, еще в школе.

— Там тоже природа замечательно описана.

— Чехов и Левитан жили в одно время, — сказала Наташа, — и очень дружили.

— Да? Значит, крепко они Россию любили, если так хорошо сумели ее показать, так правдиво…

— И поэтично, — подсказала Наташа.

Позднее в репинском зале у них была забавная встреча.

В зал деловой походкой вошел лысоватый толстяк с румяным лицом. Он шагал вдоль картин, окидывая их беглым взглядом, Алексей повернулся к Наташе и тихо сказал:

— Во дает темп, а?.. Так муж жену встречает на вокзале. Поезд пришел, а он бежит вдоль вагонов, в окна заглядывает…

Сравнение было до смешного точным. Толстяк между тем задержался у большого полотна, записал что-то в блокнот и двинулся дальше.

— Как думаете, — спросил Алексей, — кто этот товарищ?

— Может быть, сотрудник галереи, проверяет, все ли картины на месте.

— Нет! Могу спорить: это командировочный. Вырвался в Москву на неделю, дел до черта!.. А жена, когда в столицу ехал, наверно, сказала: «Не гоняй по ресторанам, в Большой театр сходи, в Третьяковскую галерею. Имей в виду: вернешься домой, я у тебя полного отчета потребую — где был, что видел!»

— Похоже! — засмеялась Наташа. — Вот бы ему сказать!

Сойдя с троллейбуса, Наташа пошла вперед по шоссе. Остановившись у гранитных перил над обрывом, щурясь от яркого солнца, она посмотрела вниз. За ажурными пролетами моста раскинулся город. Он был неоглядно велик. Покрытые снегом крыши казались горной грядой.

Часы у входа на лыжную базу показывали без двадцати одиннадцать. Нужно было торопиться. Встав на лыжи, Наташа пошла вдоль пологого склона горы. Обойдя полосу кустарника, она вышла на открытое место и по накатанной до блеска лыжне спустилась вниз.

— Пламенный привет! — услышала она знакомый голос. Это был Гена Сивков.

Наташа отсалютовала палкой.

— Привет! А где Алексей?

— Готовится совершить небольшой подвиг. Пройдемте вон туда. Видите трамплин?

Начинаясь на гребне горы, трамплин как бы опрокидывался вниз, потом, набрав высоту, обрывался. По трамплину спускался лыжник. Взлетев и ритмично махая руками, словно пытаясь уцепиться за упругий морозный воздух, описав большую дугу, спортсмен мягко коснулся снега и на большой скорости помчался прямо на них. Круто повернув раз, другой, третий, лыжник погасил скорость и затормозил.

— Ой, даже смотреть и то страшно, — сказала Наташа, с уважением глядя на лыжника.

— И не говорите! — Сивков сделал комично-испуганное лицо. — Я слазил туда, на верхотуру, поглядеть. Просто-таки кошмар и ужас!.. Вы с вышки в бассейне не прыгали? Там, когда вниз посмотришь, все же воду видно, виден пункт назначения. А тут… трамплин кончается, и все, лети, голубчик, в полном отрыве от коллектива!..

Рассеянно слушая Сивкова, Наташа смотрела наверх.

— Такое отчаянное мероприятие техники требует, — продолжал Сивков, — но одной техники мало. Тут еще и смелость большая нужна. А Алексей — парень исключительно смелый…

Наташа промолчала. «Говорит явно со значением, — подумала она, — давай, давай, расхваливай своего друга и только не делай вид, что говоришь это так, между прочим».

— Внимание! Во-он он в красной фуфайке…

Присев и пружинисто подогнув ноги, Алексей уже мчался вниз. Вот, оторвавшись от трамплина, как от взлетной полосы, он взмыл в воздух. Взмахнув руками и обретя равновесие, пролетел воздушный участок пути и с ураганной быстротой несся уже по снегу. Резко бросая корпус из стороны в сторону, вздымая лыжами искристую пыль, он описал полукруг и остановился.

— Все в порядке! — крикнул Сивков. — Зайдите к нам в кабинет!..

Помахав рукой, Алексей побежал им навстречу.

— А вы все же волновались, — заговорщицки улыбнувшись, заметил Сивков.

— Почему вы думаете? — торопливо спросила Наташа. Ей не хотелось, чтобы Алексей услышал этот разговор.

— А я не думаю. Я это почувствовал. Вернее, не я, а мое плечо, так вы его сжали!..

Подошел Алексей. Дыша открытым ртом и улыбаясь, он сдернул варежку и протянул Наташе руку.

— Здравствуй!

— Салют! — сказала Наташа. — Ты замечательно прыгнул.

— Все! Больше сегодня не буду. Сбегаю сменю лыжи, и походим. Ладно? Вы подождите, я быстро.