Ночь надеждой не согрета, Навсегда прощай отныне! Горе, горе! Нет просвета В чернотканой паутине. Мечта о Тбилиси Мне приснился Кабахи прохладный, В узкой улочке дом рыбака, Над Метехи простор неоглядный, И звезда, и под кручей река. Та же тонэ в низине пылала, Был хабази знакомо усат, Только песня дрозда не звучала — Почему-то безмолвствовал сад. Вдаль река бриллианты катила, Гиацинт был приветлив со мной; И еще мне приснилась могила — Вожделенный приют над Курой. Эти горы, созвездий цветенье — Лик Тбилиси, черты божества! Слышу родины благословенье, Повторяю молитвы слова: Я увижу тбилисские зори — Упрошу на коленях судьбу! Будет травами ветер Коджори Шелестеть у Мтацминды на лбу! Дай, Тбилиси, покой и прохладу, Туч отару развей, размети, Одари пестротой листопада, Лавашом от души угости! Напиши надо мной послесловье — Скоро кончатся странствия дни… Посади гиацинт в изголовье, Добрым словом меня помяни. Прогулка за город Думал, думал, снова думал… Лурджу в луг пустив зеленый, Сел в густой тени под дубом, Как Спаситель утомленный. Оросил совсем недавно Теплый дождик травы в поле. Он вздремнул легко и славно, Незаметно, поневоле. А когда проснулся — дали В тень ушли. Угрюм и черен, Дуб над ним поник в печали, Меж ветвей виднелся ворон… Захотелось ежевики; Поискал вокруг на ощупь — Пусто. Глухо. Дали дики. Рядом — призрак синей рощи. Снова мысли — в темя, в темя: Встать, вернуться в дом убогий! Свистнул Лурджу — ногу в стремя И помчался по дороге. Вот и липа, а за нею Край селенья — всё в порядке! К людям? Поздно, не успею… И — свалился в лихорадке. Лихорадка Жар больного застал нераздетым… Сплел бесенок из пряди волос Узкий мост между тьмою и светом И в сознанье сумятицу внес. Мир оделся в цветастые ткани… Он подумал сквозь жар и озноб: «Мне б воды в запотевшем стакане И возлюбленной пальцы на лоб… Значит, жизнь сиротливо дотлеет? Кто прогонит несносный кошмар? Гонча-бегум войдет, пожалеет, Капель даст — и понизится жар. Стала комната душной парильней… Как же имя ее? Маико… Как велик этот камень могильный — Сдвинуть с места его нелегко! Хоть бы каплей воды причаститься…» И вошел, как священник, рассвет,— Может быть, наконец прекратится Невозможный горячечный бред, Он оближет иссохшие губы, Лбом почувствует ласку росы… Каркнул ворон с далекого дуба, Возвещая забвенья часы. Плач в Гандже Опять лихорадит. Тетрадка упала, Тоску навевает убожество стен, Еще и не осень, а роза увяла, До времени жизнь превращается в тлен. Душа — словно сад после адского града… Как жарко… Но утро белеет в окне — Евфимия, мать! Исцеленье, прохлада, Войди, наклонись надо мной в тишине. Мне снится — на родине нива не сжата И Грузии раны клюет воронье… Стократной любовью разлука чревата — Не выдержит бедное сердце мое! Прощайте, прощайте, Атени и Ксани, Тропы недоуздок над пеной реки, Навеки скрывается Картли в тумане И прячутся в недра земли родники. Душа наполняется звуками «наны», Я слышу шаги Маико за дверьми… Кончается жизнь до нелепости рано — Я столько бы мог, я в долгу пред людьми! Где милые лица? Чадры надоели — Кружат мотыльками в ночи за окном… Как жестко, как душно, как Страшно в постели — Что шепчет чинара, тоскует о ком? Я прожил недолго. Я старым не буду. Куру завалил, заглушил листопад… А утро бледнеет, свершается чудо — Евфимия! Мать! Я блаженством объят. Нино Полегчало ему на мгновенье, — Но недуг спохватился — и снова Подозренья, тревоги, прозренья В полутьме обступили больного. |
