Мне в душе твоей строгой остаться хотелось, Мне в Тбилиси не видится церкви другой. Тратил чувства, как деньги, как звонкую мелочь, Огорчения сеял я щедрой рукой. Где же брат мой — соратник души; неужели Там, в тени у платана, нет равного мне? Я с горы ухожу, как Толстой, но в молельне Мне дверей не откроют в глухой тишине. Всё ж грущу; не сверкай надо мною слезами,— Сердце так же пустеет легко, как поднос. Цвета сумерек мир между гор, между нами, Он не станет светлей от улыбки и слез. Дай сердечные капли; приди; стань опорой,— Может, ночь растопчу. Среди белого дня Для чего затеваю то речи, то споры, Если Грузия завтра забудет меня? 160. «Сжег я ладан души над Курой; над скалой…» Перевод Е. Самченко Сжег я ладан души над Курой; над скалой Дыма вижу курящийся столб. Я гляжу; я верблюд вечно жаждущий твой, Посадить тебя должен на острый свой горб, Мчаться в густо заросшие горы. Моя греза: мегрельская пацха, луна, Легкий ужин с тобой у огня. Если станет мне жарко в горах, ты должна Серебристой косынкой овеять меня, Родником из кувшина обрызгать. Но зачем меня станом пугливым манить И во сне моем так красоваться? Не желать на худого верблюда вскочить, С этим знойным Тбилиси расстаться? О, как плавно идешь, о, как ноги болят, Как воды из колодца приносишь; Раны сердца касаешься ногтем опять, Безобидно и ласково смотришь. Сеть паучья во взглядах твоих; что ни день — Невод рыщет вдали, на просторе; Плотность облака там и расщелины тень, Журавлиные стаи до моря. Кто чинару срубил? Мое сердце болит — Излечи и вдохни в меня силы! Над тобой позлащенное небо горит, Звездным золотом небо мостили. Я на след твой гляжу, на сияющий свод; Млечный Путь, вот где коши отныне! Посадить тебя должен на острый мой горб И умчаться в родные пустыни. 161. «Я маленький цветущий сад разбил…» Перевод Е. Самченко Я маленький цветущий сад разбил, Деревья-грезы там плодоносили. В вечерний час навеки уходил — Я не сумел отведать сочной сливы. У тени сада я скорбя стоял; И тень, как гроб, раскинулась широко. Слезами оросил я слез квартал И свой аршин отмерил по дороге. Что кроме строк останется? Я жил, Я много раз бывал владыкой жизни; Святое сердце я стихом кормил, И вился сокол в небесах отчизны. Мне кажется, клинком себя пронжу, Мне собственная грубость — как мученье. Одни страданья я переношу И в сердце посадил лишь утешенье. * 162. «Пришел и ушел я так рано из Рима…» Перевод Е. Самченко Пришел и ушел я так рано из Рима, Что взгляд не успел дотянуться до края. Хочу я на камне сидеть молчаливо, Летящие годы мои догоняя. Ужели бегут меня тайные мысли? В сомненье сердечном я веру предвижу, На мне сожаленья ночные повисли, Мне кажется — я Микеланджело вижу. Иду; забываю вокзала ступени, Я глыбы обтесанные вспоминаю; Хочу подтвержденья ревнивицы-тени — Я римского утра дождусь, полагаю. Тоска меня давит; дышать тяжелее; След-коготь на мне: так судьба прикасалась. Поблескивая и мерцая, темнеет Ночь. Ранена ночь! В твердый камешек сжалась. Я с камнями римскими грусть сопоставил. Голубка, дичась, на вершину взлетает. Иду; Капитолия купол оставил, Я слышу, что всадник меня догоняет. Кто ранил ночь Рима? Мне, греясь на камне, Смыкать бы до у́тра дремотные очи. Ты с лошадью спрыгни и голос подай мне, Отдай, уступи мне боль раненой ночи! Пришел и ушел я под вечер из Рима, Душа неспокойна; слова исчезают; Бежать, улететь я хочу нестерпимо — Так быстро, как годы мои пролетают. * 163. Мамелюки. Перевод Е. Самченко Там бледная мгла, Средиземное море, Прибой бирюзой закипает. В душе ли моей иль в огромном просторе Лучина Колхиды пылает? Мне чудится, словно чинары лепечут И шепчет листва о разлуке; Где море исходит, там тени трепещут, И ждут меня там мамелюки. На скалах огонь высекают подковы, Рогов мне послышались звуки; Без родины трудно и всюду сурово, И кличут меня мамелюки. |
