Не изгладится след, что оставил под Веймаром воин, — зерна будущих лет с Волги в сумке принес полевой он. Эти зерна взошли — и обильные росы покрыли нивы здешней земли, листья лип и цветы на могиле. В изголовье певца мне мерещатся горы в тумане, и в руках у жнеца острый серп излучает сиянье. Ветви лип над могилой прохладную тень расстилают, розы Грузии милой на каменных плитах пылают. И врачуют они нанесенные войнами раны, и в прохладной тени тихо шествует вечер туманный. Для поэта природа — чаша, полная звуков и песен, но певец без народа безгласен, бескрыл, бессловесен. Зерна в почве живут, жить без почвы они не смогли бы. К новой жизни зовут над могилой склоненные липы. Не увял, не поблек, не склонился под ветром крылатым отсвет Волги — цветок, что посажен советским солдатом. 1952 112. Карнавал мира в Веймаре. Перевод П. Антокольского Кончался «Фауст» на веймарской сцене, когда в театр донеслись извне какие-то возгласы, шум, смятенье… Я вышел, и стало понятно мне, что это юность поет, вздымая к беззвездному небу знамен леса, что связан недаром с девятым мая день, когда Гёте у них родился. И вот я иду по главной аллее, по старому парку на дальний зов. Чем глубже в парк, тем ночь светлее, тем больше юных вокруг голосов. Проходят мимо гуськом и попарно, и факелы их раздвигают мрак. Мерцают искры в ночи легендарной, подобно рожденью светил в мирах. Всё небо в снопах победного света! Свобода и мир дарят на земле. И скрылись проклятые годы где-то в отравленной и безвозвратной мгле. «О молодость! Ты на дороге верной!» — я крикнул, войдя в дружелюбный сонм. Всё глубже в парк мы движемся мерно и славное имя Гёте несем. На старой уличке у поворота притихла молодость наших дней: «Когда-то жила здесь фрейлейн Шарлотта…» И липы тепло шелестят о ней. Откройте же настежь дом поэта! Весь парк осветили думы его. И старый Веймар, и шествие это справляют мирных дней торжество. Пусть клятва, что юность нынче давала, поможет людям бороться с тьмой, пускай на всех парусах карнавала вернется Гёте к себе домой! И я молодежь всю ночь провожаю, хотя на висках моих седина, и радость ее для меня не чужая, и правда моя для нее нужна. К цветущим липам, в звезды одетым, Германия шлет своих сыновей. А я расскажу о празднике этом, когда возвращусь, отчизне своей. 1952 ТЕНИ ПЛАТАНОВ 113. Тбилисский орнамент. Перевод А. Межирова Люблю твои балконы и мосты… Но иногда представлю вдруг, что ты со мной повздоришь, — и вцепляюсь в корни твоих чинар, толпящихся в саду, и твой туман над крышами пряду, траву в горах кошу еще упорней. На мне с рожденья тень твоя и свет, и на рубашке сердца виден след твоей иглы и твоего наперстка. Я — современник твой и ветеран, в душе не гаснет боль крцанисских ран, геройски бьется арагвинцев горстка. Я жил твоей победой и бедой, смывал обиду серною водой и волю не давал страстям угрюмым. И в дни моей усталости тайком ты подносил мне чашу с молоком и потчевал меня своим изюмом. Сияньями Мтацминды просветлен, я постигать учился ход времен,— твою мечту от сердца не отрину. Шаги, не подчиненные судьбе, я соразмерил с думой о тебе и замесил твою крутую глину. К закату дня ты озарил мой путь, помог в горах лавины оттолкнуть, поднять в долинах целину и залежь. В награду за орнамент на стене ты радугу подаришь завтра мне, как подарил зарю свою вчера лишь. 1957 114. Майский дождь. Перевод Б. Пастернака Ни слова пока о дожде. Всё после о нем уяснится. То просо мешают в воде, то с веток летит шелковица. |
