Хотел сказать: «Я хлеб у Мцхета жал, Скитался я, трудился, пел безгрешно. Я рифмой поле дум в снопы связал — И гибну одиноко, безутешно! А я еще с мечом бы жить хотел, Но скованы уста мои печатью…» И вот, как горный ключ оледенел, — Гурамишвили умер. Плачьте, братья! Приписка к поэме Я поднесу тебе кувшин, Наполненный в источнике бессмертья. Давид Гурамишвили Когда б ты небосвод увидел ясный, Смеющееся вёдро наших дней И обновленной Картли сад прекрасный, Как ликовал бы ты в душе своей! И дружбу Автандила с Тариэлом В содружестве народов ты б узнал, И в Зубовке Арагва бы гремела, И в Мцхета б русский друг тебе предстал. И ты б позвал: «Стихи мои, летите! Ко мне, птенцы, слетайтесь в добрый час! Не лейте слез — и слезы мне отрите! Ведь родина с любовью помнит нас. Так молотите жито золотое, Срывайте спелый плод в саду своем! Народ нас напоил живой водою, Благословил нас хлебом и вином. России сердце, сердце Украины С грузинским сердцем связаны навек. Так дружески преломим хлеб единый, В одно русло сольем кипенье рек. На берегах Лиахвы сядем рядом, Припомним на днепровских берегах Форелей, борющихся с водопадом, Пастушью песню на родных лугах». Но русло песни жизни не вмещает, В веках грядущих вижу я твой след. А песня взор на землю обращает, Не говорит: «Всё суета сует…» Не скажешь ты: «О мир, несущий беды!» — Хоть истомил тебя скитаний зной… Встань! Воротись! Гнездо свое проведай! В источнике бессмертья нас омой! 1944–1945 185. Ганджинский дневник Главки «Первое послание любимой» и «На ложе твоем» переведены Е. Евтушенко. Перевод всех других главок поэмы принадлежит Д. Виноградову. Предисловье Я посетил в Гандже убогий твой приют, Как будто прочитал незримые страницы: Отсюда ты ушел, но здесь стихи живут — Я с ними до утра не мог наговориться. Мне голосом твоим поведали они О горестной судьбе, о муках и печали, Как в скорби и тоске твои сгорали дни, Как юные мечты ночами умирали. Услышанное здесь я точно записал, За строки от себя суди не слишком строго; Всю ночь в моей груди твой колокол звучал, К рассветной синеве вела твоя дорога. Оседлан конь и ждет, и помыслы чисты, Родной земли простор зовет и вдохновляет. Пусть сердцу моему достанет доброты, Пусть гордый конь в пути усталости не знает. Песнь сожаления Не тревожь, Катина, Ночь глуха и черна, Не подвязывай гриву Мерани! …Сон растаял, и сказка уже не слышна Из далекой предутренней рани. Чист, как мрамора срез, Звук возник и исчез, Но оттаяла памяти мука, Народилась звезда, воссияла с небес Продолженьем пропавшего звука. Ты сказала: «Прощай, Не кляня, вспоминай, Утешайся, чинару лаская, Не забудешь меня, Не разлюбишь меня, Не притронется к сердцу другая…» В непроглядной ночи Хоть молись, хоть кричи — О, монашества злое заклятье! Чаша горя полна, Расплескай, Катина, Легким сном пролети над кроватью! В храме — пыльная мгла, Запустенье, зола, Запах ладана мертвенно-сладок, Пусть свеча догорит, Пусть надежда молчит, Пусть царит в небесах беспорядок! Здесь рассвет и закат Друг за другом спешат — Однолики, как волны прибоя… Сердце рвется туда, где кладбищенский сад Засыпает могилы листвою. Шепчут листья: «Приди, На колени пади — Там, над кладбищем, звезды родные!» Мне бы спрятать одну, как птенца, на груди — Я забыл бы невзгоды земные. Злобный дух, не гнети! Сердце, мир обрети, Будьте вечными, отчие стены! Мчит Мерани меня, Я по воле коня Отдаляюсь и нощно и денно. Я в иные миры Мчусь быстрее Куры, Звон Сиони меня провожает, Купол неба влечет В одинокий полет, Ветер свечи мои задувает. Из Картли гонимый… Из Картли гонимый жестокой судьбою, С израненным сердцем я прибыл в Ганджу. Здесь спит Низами под могильной плитою… Быть может, скитаньям конец положу? |
