Снимают скалы тусклую кольчугу, туман по склонам движется, скользя. И мы опять глядим в глаза друг другу — Севан и я, как старые друзья. И мнится мне, когда иду, считая окрестных гор литые купола, что охрой голова моя седая от зноя покрываться начала. Двенадцать лет назад кольцо Севана мне довелось найти меж этих скал — всё тот же свет Севана неустанно с тех пор в глазах любимой я искал. Я ласку волн севанских взял с собою и обронил мечту на берегу, и удочку над гладью голубою увидел, словно тонкую серьгу. Сегодня вновь к Севану я вернулся и ощутил, как сердцу он знаком, когда на корни прошлого наткнулся, к Севану вновь приблизившись пешком. Я вижу волн бегущих эстафету, рыбачьи лодки, крылья парусов. За светом братства я иду по свету, на зов друзей, на дружественный зов. Опять Севан раскинулся широко, косыми парусами осенен. Армении задумчивое око, в себе так много отражает он. Мы грудь в горах отрадой наполняем, волну в сердца вселяем, как птенца. Севан под солнцем обернулся маем, и нет ему ни края, ни конца. Армяне в ясном отсвете озерном внедрением весны увлечены. Пылает солнце раскаленным горном, и на форелях — крапинки луны. За светом братства следую по свету но, если сердцем всем не запою на берегу Севана песню эту, как мне вернуться в Грузию мою? 1953 105. Письмо друзьям. Перевод А. Межирова Он дошел до меня, этот голос нестрогий, как доходит жужжанье далекой пчелы: «Почему ты не пишешь мне писем с дороги? Или сделались, может быть, сутки малы?» Я плечами пожал и помедлил с ответом. Что скажу, если в сердце моем навсегда поселились друзья и негаснущим светом осветили дорогу мою сквозь года. Если думой о них, словно пчелами улей, где б я ни был, всегда мое сердце полно. Мы друг другу в глаза не напрасно взглянули, распахнули сердца, словно в доме окно. Да и сам я из сердца друзей не исчезну, — не они ли когда-то в горах для меня в час беды перекинули мост через бездну, помогали мне выбраться из-под огня. У походных костров на коротком привале мы навек побратались в просторах земли, Волго-Дону дорогу в степях пробивали и к Тбилиси иорскую воду вели. И на гребень днепровской плотины взошли мы и услышали гулкое эхо шагов. О друзья! Ваши помыслы неразделимы — вы стоите, как тополи у берегов. Словно стройные тополи, путь урагану преграждаете вы ради ясного дня, с вами я против ветра идти не устану, в одиночестве враг не застанет меня. Даже удочку в реку без вас не забросить мне, вовеки не знавшему с вами тоски. У меня в волосах появляется проседь — ваше мужество снегом легло на виски. Каждый миг мой от вашего мига зависим — в этом сила и вечная юность моя. Но не хватит чернил и бумаги для писем, если всем вам ответить попробую я. Я хочу, чтобы сердце взволнованно билось, чтобы море клубилось, вздымая прибой. Здравствуй, жизнь! Мне движенье твое полюбилось, я повсюду ищу столкновений с тобой. Неизменно на труд и на подвиг готовы, отрешившие робость, неверье и страх, о друзья неразлучные, кто же вы, кто вы,— пастухи! Вы стоите, как туры в горах. Девять гор перешел я и девять ущелий, вновь сегодня к равнинам привыкнет мой взгляд, и друзья, с кем шагал сквозь дожди и метели, новой песней в дороге меня окрылят. 1953 106. В сторону села Шопена. Перевод А. Межирова На польской равнине, в чужой стороне мы ищем село Фредерика Шопена. Сказанье о чанги мерещится мне, и я вспоминаю его постепенно. Мелькнут в отдаленье развалины стен, высокие липы метнутся к машинам. Ударь же по струнам, волшебник Шопен, и слезы вчерашней поры осуши нам. |
