2. В поисках тени. Перевод Е. Евтушенко Зачем ты так? Зачем ты это сделала? В Манглиси ты, как дерево, росла, ты тень свою дарила мне, как дерево, и тень свою с собою унесла. В твоей тени я всё тебе выкладывал. Свои надежды, молод и упрям, пристраивал, как лозы виноградные, к высоким и раскидистым ветвям. Но эти ветви были только маскою, и вот расстались, не простившись, мы. С тобой зима была такая майская, а нынче май — как пасынок зимы. Я крепостью на скалы и расселины гляжу над одичалой крутизной, и, как знамена, пулями простреленные, мои раздумья реют надо мной. Мрачнеют башни, в облака одетые, и бродит ворон, черный, как монах, и твое имя, от тебя отдельное, порхает в развалившихся стенах. Мне чудится, что ржанье где-то слышится, и я навстречу ржанию иду, иду, и горы в сумерках колышутся, как бы горбы верблюжьи на ходу. Исполненный величья и ничтожества, несчастный и счастливый вместе с тем, внизу — я вижу — город суматошится… Кому ты даришь в нем сегодня тень? А ты всё дальше, за хребты последние. Остановись! На север не спеши! Любовь моя такая малолетняя, но ведь она — росток моей души. Душа кричит и плачет, обезверенная. Себя я на плечах своих тащу, грущу, и сам, как тень твоя потерянная, потерянную тень свою ищу. Я по тебе тоскую, как по юности. Тебя вернуть, как юность, я хочу. Сначала я кричу, потом пою уже, но не пойму — пою или кричу. Взбираюсь на вершину, мхом поросшую. Печально птицы слушают меня… Но ты — ты слышишь песнь мою, похожую на ржанье одинокого коня?! 1926 Тбилиси 3. Описание весны и быта. Перевод П. Антокольского Вот комната. Солнце. Жилое тепло. Зеленое пекло в распахнутых окнах. В еще не проветренном мире светло. Он плавает в матовых ватных волокнах. Вот важная мудрая кошка в лучах. В оранжевых отблесках книги и кресла. Слежавшийся мир. Человечий овраг. Опять это вылезло. Снова воскресло. Поэт проклинал свою комнату. Но за это ему и платили дороже. Но сердце поэта прогоркло давно и стало на комнату очень похоже. Бывало, оно воевало, круша прогорклую кухню жилого адата. Тут первый мятеж начинался когда-то, тут первое слово сказала душа. Но корни пустили и гнезда мы свили, боялись, как нянек, домашних тишин, и — словно традицию Бараташвили — поставили стол, и тахту, и кувшин. И демон, белесый как гипсовый слепок, по комнатам ходит. И колокол воет: «Не тронь, революция, этого склепа! Не двигай вещей! Не ломай бытовое!» Поэты, не тратьте на опись чернил. Изменим страну и обрушим гранит. Но комнатный демон лицо сохранил. И комната рухлядь свою сохранит. Иль дайте ей визу, на Запад отправьте — к лжецам-эмигрантам, к поэтам без тем. Отправьте к изменникам собственной правде — на Запад, на Запад — и к черту затем. Вот в комнату входят и небо и пихта, влетает луна вместо маленьких ламп. Поэт! Если ты не потомок каких-то прапрадедов — сердце разбей пополам, на две половины, и выкинь одну! Останется лучшая, верная в бое. И комната лопнет в прожилках обоев. И книги ей тоже объявят войну. И время ей бросит «прощай», уходя, и ласточек горсть, и последний звоночек у двери, и листья, и капли дождя. Так время с одной из жилых одиночек простится, на волю навек уходя. Помогут ей ласточки, незаселенной, поможет ей солнце, пустой и большой. Поэты придут из деревни зеленой бороться с ее постаревшей душой. 1927 4. «Набери мне ежевики в мой кувшин…» Перевод В. Бокова Набери мне ежевики в мой кувшин, Но только знай, Он не зря стоит в сторонке, У кувшина стенки тонки, Хрупок он — не поломай! Набери воды холодной в мой кувшин, Но не забудь, Мне идти еще далеко, Береги его ты стойко, Чтобы в целости вернуть. Вся ты светишься, сияешь, Как немятый снег вершин, У ручья с ручьем играешь, Наполняя мой кувшин! |
