Все побратимы хорошо знали железный, решительный характер Андруся Басараба, знали, что на его слова можно положиться, и не расспрашивали больше, а начали расходиться.

— А ты, побратим Прийдеволя, останься здесь: скажу тебе что-то, — проговорил Андрусь, и на лице бедного парня блеснула радость, словно появилась надежда избавиться от страшной муки.

Разошлись побратимы. Только старый Матий сидел в углу у стены, и давно погасшая трубка выпала у него изо рта и лежала на подоле длинной рубахи. Андрусь и Бенедя также сидели молча, каждый на своем месте, и каждый был занят своими мыслями. Только Прийдеволя стоял возле порога с мертвенно-бледным лицом и с заломленными руками, стоял, будто само воплощенное страдание, и не сводил глаз с Андруся Басараба, будто ждал от пего невесть какого облегчения.

Матий первый подошел к молодому парню.

— Что ты, голубок, думаешь делать? — спросил он мягко, с состраданием.

Прийдеволя посмотрел на него с выражением растерянности на лице.

— Разве я знаю, что делать, как поступить- ответил он надломленным голосом. — Руки на себя наложу, если не смогу хотя бы отомстить своим ворогам!

— Жалуйся на них в суд, — пускай злодеи хоть посидят, — посоветовал Матий.

— В суд? — мрачно отозвался Андрусь. — Ну, тоже хороший совет! В суд! А если их там и засудят, так что? Посидят месяца по два, да и выйдут, и еще вдвойне выместят свою злобу на добрых людях. Да и засудят ли их? В чем будет он обвинять их на суде, если сам не знает, что они там с девкой сделали? А хотя бы и сто раз знал, где он возьмет свидетелей, как им докажет? Может быть, девка по собственной воле покончила с собой, или, может быть, <кто знает, другая на то была причина? Эх, Матий, Матий, тоже нашел суд! Здесь нужен иной суд, иная правда!

В ответ на эти слова Матий, как пришибленный, грустно склонил голову и тяжело вздохнул; помимо своей воли и желания, он вынужден был признать их справедливость. А Прийдеволя еще пристальней посмотрел на Андруся и еле слышно проговорил:

— Да, побратим, и я так думаю, что свидетелей нет никаких!.. Если бы только она жива была… господи, если бы она жива была! Но ведь вы знаете, какая она была гордая и непокорная: никакого бесчестия, ни одного оскорбительного слова не могла стерпеть!.. Ну, так что же мне делать, что делать?

Андрусь взял его за плечи и, отведя в угол, кивнул Матию, чтобы тот отошел в сторонку, а затем начал ему что-то шептать на ухо. И, видно, немалую силу имели слова Андруся, если молодой парубок вдруг побледнел еще больше, затем вспыхнул румян-нем и наконец, весь дрожа, как в лихорадке, громко зарыдал и, горячо сжимая Андрусеву руку, выкрикнул:

— Да, твоя правда, братец, другого выхода нет! Так и сделаю!

— Только ловко, толково и смело, и нечего бояться! А после… после увидишь, что станет легче! Ну, а теперь ступай, спокойной ночи!..

Прийдеволя молча поклонился и ушел.

Андрусь прошелся несколько раз по хате, стараясь придать своему лицу спокойное выражение, хотя, видимо, и сам был взволнован до глубины души. Потом подошел к Бенеде и выпрямился перед ним во весь свой богатырский рост.

— Ну, вы видели нашу работу?

— Видел.

— И что вы об этом скажете?

Бенедя свесил голову, словно стараясь собрать воедино разбегающиеся мысли.

— По всему видно, что вы задумали что-то страшное и большое, хотя и не могу в толк взять, откуда это у вас взялось.

— Откуда взялось? Э-э, длинная это история, к тому же она и не относится к делу.

— А затем, хватит ли у вас сил, чтобы сделать то, что вы задумали?

— Мы сеем, а уродит ли семя втрое или вдесятеро, этого мы не знаем.

— И потом… еще одно… — Бенедя запнулся. — Подумали ли вы…

— О чем?

— О самом главном.

— Ну?

— Кому и какая польза будет от вашей работы…

Андрусь пристально посмотрел на Бенедю, а затем засмеялся горьким смехом:

— Ха-ха-ха, польза! Разве непременно должна быть польза?

— Ну, я так думал, — ответил спокойно Бенедя, — что уж если что-нибудь делается, и делается обдуманно, то нужно — поразмыслить и над тем, будет ли и кому будет от этого польза.

— Гм, вольно вам и так думать! А я иначе рассуждаю: вот меня теснит враг со всех сторон, нет у меня никакого выхода. Я заряжаю ружье. Убью ли я врага или самого себя, это для меня все равно.

— Нет, нет, нет, — живо подхватил Бенедя, — это говорит в вас слепое, безысходное отчаяние, а не рассудок! Разве дошло уже до того, что нет никакого другого выхода? А если бы дело обстояло и так, то разве вы думаете, что это все равно — убить себя или убить врага? Убьете себя — врагу легче и вольготнее будет.

Теперь наступила очередь Андруся опустить тяжелую голову и задуматься.

— Твоя правда, — сказал он наконец Бенеде. — Здесь надо подумать. Хочешь быть нашим побратимом и думать вместе с нами?

— Вашим побратимом, но не слепым орудием вашей воли.

— Нет!

— И чтобы каждый мог свободно думать, что он хочет, и другим говорить, что думает.

— Это у нас и теперь свободно. Ведь ты же слышал сегодня…

— Так-то оно так, но я еще раз оговариваю себе это право. Себе и каждому.

— Хорошо.

— Ну, а если так, буду вашим побратимом, буду думать вместе с вами над тем, как найти выход из великой всенародной кривды!

Андрусь, а за ним Матий радостно обняли Бенедю, как брата.

Наши побратимы так были заняты собой и своими мыслями, что не слышали, как кто-то постучал в наружную дверь, открыл ее с легким скрипом и вошел в сени. Лишь когда скрипнула дверь хаты и новый гость стал на пороге, только тогда они заметили его. Это был высокий рыжий человек со злыми серыми глазами и с недобрым выражением веснущатого лица, на котором светилась в ту минуту какая-то зловещая радость.

— Дай боже! — буркнул человек, приподняв слегка шапку на голове.

— Дай боже! — ответил Матий, которому как-то не по себе стало при виде нового гостя.

Этот новый гость был его злейший враг, Мортко, один из надсмотрщиков Германа Гольдкремера. Матий недоумевал, что привело Мортко теперь, в такое «позднее время, в его хату, но, верный обычаю нашего народа быть почтительным с каждым входящим в дом, Матий скрыл в глубине души свою ненависть и все ожившие при виде Мортко мучительные воспоминания. Он приветствовал его с холодно-вежливым видом:

— Садитесь, Мортко!

Мортко кивнул головой и сел.

— Нет ли каких новостей, что так поздно зашли к нам в гости?

— Как будто все в порядке. Новости хорошие! — ответил со злорадной усмешкой Мортко и спустя минуту добавил: — Был у вас сегодня возный из суда?

Матий вздрогнул при слове «суд», как ужаленный.

— Нет, — еле выдавил он, чувствуя что-то недоброе, — не был.

— Ну, тогда, вероятно, завтра будет. У меня был сегодня.

— Ну и какие новости принес вам? — спросил Матий, дрожа всем телом.

— Наше дело кончено.

— Кончено?

— Да! И так кончено, как я вам говорил. Потому что, зачем вам нужно было вмешиваться в то, что вас не касается?

— Не касается? — с болью в голосе воскликнул Матий. — Мортко, не говори мне этого, хотя ты и в моей хате, но сам знаешь, человек не без греха!

— Ну-ну, — ответил Мортко, — вам не за что сердиться. Я не то хотел сказать. Я хотел только сказать, что вы зря на меня бросили подозрение и что я в этом деле видит бог, нисколько не виноват! Сам прокурор в Самборе это признал и сказал, что против меня нет никаких доказательств и что он не может обвинять меня по этому делу, которое вы взвалили на меня. Напился покойный Пивторак, упал в яму — при чем же я здесь?

Услыхав это, Матий, словно оглушенный ударом обуха, опустил голову и не мог проговорить ни слова.

«Пропало, пропало! — шептало что-то в его голове. — Погиб человек, и след его простыл, а этот…»

В эту минуту Андрусь Басараб, молча слушавший весь этот разговор, сам обратился к Мортко:

— Что это за дело такое, Мортко? Какое у вас дело с Матием?