‹17 сентября 1889› * * * Встаем с рассветом, лица умываем, Спешим одеться, койки застелить И камеру с песочком подметаем, — Да и давай ходить, ходить, ходить… Шести шагов достаточно, чтоб жить… Чтоб не кружился свет, мы средство знаем: Два ходят — третьему умерить прыть; Встал третий — тотчас место уступаем. Однажды в Бориславе так: землею Рабочих двух засыпало; над ними Крепленья встали кровлею косою. Вода слезилась, трубка чуть дымила… И жили: капелькой одной да дымом… Тюрьма и пас тому же научила. ‹18 сентября 1889› * * * Замолкла песня. Не взмахнет крылами Рожденная на вольной воле птица В ловушке хмурой, за семью замками, Где человек растоптанный томятся. И петь об этом даже не годится, — Как шарит стражник медными руками В моих карманах, сапогах, в тряпицах, Как занят он и складками и швами. Бумагу, спички, карандаш, табак Внимательная власть найти желает И в душу лезет — вот н нс поется. Так соловей свое гнездо бросает, Своих птенцов он оставляет так, Чуть только человек к ним прикоснется. ‹16 сентября 1889› * * * Россия, край печали и терпенья, В какие времена живешь ты ныне? В испуге, в себялюбия пустыне Все старшие укрылись поколенья, Все сильное дрожит, — страшна расплата… А в это время на борьбу за волю Неоперившиеся голубята Летят, костьми ложатся в снежном поле. Россия, вся ты в крайностях жестоких! Спит Святогор в пещере среди твари, Казачья воля спит в степях широких, А девушка-голубка на бульваре Платочком, а но рыцарской трубою Дает сигнал к пролитые крови, к бою. ‹13 сентября /889› * * * Прошло то время? Ложь! Забыт ли час, Как гибли Пестель, Каракозов, Соня? Как Достоевский мучился, Тарас? Или кандального не слышно звона? Иль розги не свистят уже у вас? Иль селами крестьян в тюрьму не гонят? Иль пушки медных жерл своих не клонят Над городом и голод их угас? Мягки вы сердцем, ибо вы трусливы! А зверь презренья к людям, и наживы, И тьмы растет и властвует над вами! Мы, жертвы, мы зовем вас из могилы: Держитесь стойко! Закаляйте силы! Гоните зверя, рвите хоть зубами! ‹22 сентября 1889› * * * Меж стран Европы мертвое болото, Подернутое плесенью густою! Рассадник тупоумья и застоя, О Австрия! Ты — страшный символ гнета, Где станешь ты погон — там стоп народа, Там с подданных сдирают третью шкуру. Ты давишь всех, крича: «Несу свободу!» И грабишь с воплем: «Двигаю культуру!» Ты не сечешь, не бьешь, не шлешь в Сибирь, Но соки сердца пьешь ты, как упырь, Болотным смрадом души отравляя. Лишь мразь и гниль несут твои порядки, Живьем здесь погибает мысль живая Или бежит отсюда — без оглядки! ‹4 октября 1889›
* * * Тюрьма народов, обручем из стали Сковала ты живые их суставы И держишь — не для выгоды и славы, А чтоб клевреты жиром заплывали. Вот так коней привязывают в поле: Нога к ноге, а две ноги свободны, Но убежать старанья их бесплодны, — И ржут, грызутся братья по неволе. Вот так и ты опутала народы, Им внешний признак подарив свободы, Чтоб перессорились они вернее. Хотя из твоего и рвутся круга, Но лишь напрасно дергают друг друга: Ты от возни такой — еще сильнее… ‹4 октября 1889› ЭПИЛОГ (Посвящается украинским сонетистам) Украинские милые поэты, Нет образцов пред вами неужели, Что возводить, друзья, вы захотели Четырнадцать случайных строк в сонеты? Ямб — словно медь, катренов параллели И рядом с ними парные терцеты, — Их спаянные рифмами куплеты Приводят нас к сонету, то есть к цели. Пусть содержанье с формой будет схоже: Конфликты чувств, природы блеск погожий В восьмерке первых строк пускай сверкают. Страсть, буря, бой, как тучи, налетают, Блеск затемняя и грозя оковам, Чтобы в конце пленять согласьем новым. ‹Преров, б мая 1893› ИЗ РАЗДЕЛА «ГАЛИЦКИЕ КАРТИНКИ» В ШИНКЕ Сидел в шпике и пил хмельную, А возле сердца что-то жгло. И вспомнил он жену больную, Детей и счастье, что ушло… Да, был хозяином и он, Его любили все соседи, Ему — и ласка, и поклон, И слово доброе в беседе. Но дальше… дальше ни к чему И вспоминать!.. Беда настала! Зачем не промолчать ему, Когда вся община молчала? Когда село обидел пан, Зачем вступился он ретиво И встал за правду, за селян, Хоть не своя пропала нива? Как он ни бился, ни старался, Да только — наша не взяла: И правды панской не дождался., И разорился сам дотла. Скотину, хату, поле, сад — Все отсудили, все забрали… И в белый свет, в кромешный ад Со всей семьей его погнали. Родные дети в наймах мрут, Горячка бьет жену больную, А где отец?… Известно, тут — Сидит в шинке и пьет хмельную. |
