— Я найду!

— Найдите, тогда и говорите. Жалуйтесь на нас в суд. А теперь успокойтесь! И заплатите нам за работу.

— Заплатить? За что вам платить? Вы обокрали, ограбили меня, а я еще должен вам платить?

Это было уже для пас слишком. Вижу, мои хлопцы зубы стиснули, а это дурной знак. Если человек натощак зубы стискивает — берегись.

— Хлопцы! — обращаюсь к ним. — Успокойтесь, Иона шутит.

Но Ионе было не до шуток. Его глаза, как мыши, все время бегали по следам колес, от сарая к забору и обратно. Потом он не выдержал, выскочил из сарая, как кот вскарабкался на забор и посмотрел на ту сторону.

— Ай-ай! А тут что! А тут что! — закричал он, схватился за пейсы, и тут же как грохнется с забора…

— Да что там, Иона?

— Я сейчас же бегу в Дрогобыч! Подаю в суд. Пошлю за полицией. Это кража! Разбой на большой дороге! Да тут, как на ладони, все видно, куда мою нефть возили. Целые лужи налито!

— Не будьте дураком, Иона! Ведь при вас же вчера Нута возил нефть — свою, не вашу. Еще как раз под забором одна бочка лопнула. Вы сами видели, сами смеялись! — так говорили Ионе нефтяники. Но Иона не переставал охать.

— Слушайте, Иона, — обратился я к нему, когда он вошел в сарай, — не пробуйте на нас отыграться. Заплатите лучше нам за работу, дайте нам на полуйку, что следует, и расстанемся по-хорошему.

— Ну, конечно! — закричали нефтяники. — Ежели вы ни за что ни про что обозвали нас ворами, мы у вас больше работать не станем! Ищите себе других рабочих.

— Овва! И найду! — закричал Иона.

С болью в сердце он выплатил нам, что полагалось, еще с полчаса нам пришлось торговаться с ним из-за полуйки, и мы едва вырвали ее у него, как у собаки из зубов, и тогда распрощались с ним.

— Прощайте, Иона! Дай бог, чтобы этот колодец был так же щедр к вам, как вы к нам! — крикнул, ему один, уходя.

— И чтобы вам не дождаться больше кому-нибудь полуйку давать! — поправил другой.

А Иона все еще стоял в сарае, потихоньку охал и со страхом и любопытством присматривался к плохо затертым следам, которые вели из его сарая к забору Нуты.

Ну, не смешно ли? Как ему пожелали нефтяники, так все точь-в-точь и вышло!

Всю ту субботу шнырял Иона по участку, бормотал, причмокивал, охал, а потом собрался и отправился к раввину. Пожаловался на Нуту. А я у Нуты стал на работу, поэтому все знаю от него самого. Пожаловался раввину на Нуту, что тот обокрал его, а Нуте плевать. Смеется. Что ему раввин сделает? Нута на нашей полуйке заработал чистых пять сотен — ему горя мало!

Начал Иона на улице приставать к Нуте, начал бросаться на него, совсем обезумел. Видно было, что человек понемногу с ума сходит. А все одно твердит: обокрали меня, ограбили!

Да и колодец, в котором показалась нефть, принес ему убыток. Иона нанял новых рабочих, начали черпать, начерпали что-то около пяти бочек нефти и все. Забил Иона колодец, переждал день — пусто, порождал второй пусто. А у Нуты хоть не такой глубокий колодец, нефть идет да идет. Я, работая у Нуты, вижу, бывало, как Иона ходит около своего сарая, разводит руками, бормочет что-то, остановится и снова бежит, заглядывает в колодец и сам не знает, что с собой делать. Не раз у меня язык чесался подшутить над ним, но опять-таки и жалко мне его было. Мы, по правде сказать, немного обидели его. Но кто же знал, что колодец так быстро иссякнет?

— Иона, — говорю ему однажды из-за забора.

Он даже вздрогнул, услыхав мой голос, будто бы его внезапным выстрелом разбудили.

— Не бойтесь! Это я, Иван.

— Ну, что тебе надо?

— Послушайтесь вы меня, Иона, — говорю ему от чистого сердца, — бросьте вы этот колодец, ройте вон там, в ложбинке.

Он не ответил ничего, но в самом деле послушался. На другой день его рабочие заколотили этот несчастный колодец и принялись рыть другой, начатый в ложбинке. Работали там несколько дней. Казалось, Иона успокоился немного, только глаза у него блестели каким-то безумным огнем, а на улице, когда шел, не узнавал никого.

И однажды слышим: кричат на Ионином участке. Нефтяники бросили работу и кличут Иону. А он как раз тогда сидел, а может быть, дремал в том самом сарае, где мы справляли полуйку.

— Хозяин! Хозяин! — кричат нефтяники в ложбинке. — Идите-ка сюда!

Был как раз полдень. Мы отдыхали, в колодце не было никого, поэтому, услыхав крик, выбежали из сарая.

— Ого, — говорю я, — у Ионы сегодня полуйка будет!

В этот миг выбежал Иона из сарая и, должно быть, услыхал мои слова, потому что на бегу крикнул в нашу сторону:

— Ага, черта получите, а не полуйку!

Мы расхохотались, влезли на забор и смотрим, что будет. А Иона, еще не добежав до колодца, кричит издалека:

— А что, есть нефть?

— Есть.

— А не бьет?

— Нет.

— А много?

— Да уже с пол-колодца.

И полушутя, полу-радостно один прибавил:

— То-то полуйка будет!

Тут Иона вовсе обезумел. Бросился на бедного рабочего — и хлоп его по лицу!

— Вот тебе полуйка! А, голодранцы! А, разбойники! И вы хотите меня обокрасть? Не дам! Не дам! Ничего не дам!

И он, совершенно ошалев, бросился к колодцу и, раскинув руки крестом, упал на пего, чтобы закрыть собой источник своего богатства. Жерло колодца было довольно узкое; стоя на коленях над самым срубом и ухватившись широко раскинутыми рунами за его края, Иона закрывал собой колодец, будто у него хотели его отобрать, и все кричал:

— Не дам! Ничего не дам! Караул! Помогите! Разбойники!

Отовсюду начали сбегаться люди и, увидев над колодцем Иону и не понимая, чего он хочет, думали, что произошло какое-нибудь несчастье, что кто-нибудь упал в колодец или задохся. А у меня прямо сердце похолодело.

— Хлопцы! — крикнул я рабочим, стоявшим вокруг колодца. — Он рехнулся! Оттащите его от колодца! Живо!

— Пусть его черт возьмет! — буркнул, не двигаясь с места, рабочий, ни за что получивший пощечину.

И в тот же миг Иона, угорев от испарений, валивших из колодца, схватился обеими руками за грудь, так как ему не хватало воздуха, и, потеряв опору, только мелькнул, взмахнул туфлями и, как галушка, бултыхнулся в колодец. Нефть, которая должна была обогатить его, принесла ему смерть. А полуйки своим нефтяникам так и не дал справить.

Его вытащили только через три дня, — к колодцу из-за угара нельзя было подступиться.

‹1899›

Сто метров под землей, в глубине десятиметровой штольни, работает в духоте и нефтяных испарениях рабочий[56]. Он раз за разом долбит кайлом вязкую породу и отрывает от нее куски глины. Но порода тверда, скупа и только по маленькому кусочку позволяет отрывать части своего тела. Она глухо гудит и стонет под ударами кирки, будто плачет, будто грозит; вся она пропитана вонючим потом, но не поддается, упорно держит свои скрытые таинственные сокровища. Рабочий, здоровенный парубок, недавно прибывший из горного села в Борислав на работу, начинает злиться.

— Г-ге! — приговаривает он, ударяя изо всех сил в углубленье, куда он долбил уже трижды, но не мог отбить и куска породы. — Э, чертяка! До какой же ты поры будешь упираться? Отпускай!

И он изо всех сил нажал кайлом, чтобы отвалить глыбу. Глыба наконец подалась, он взял ее обеими руками и кинул в бадью.

— Туда тебя, к псам! Выходи на свет! Солнца отведай! — приговаривал он. — Го-го, голубушка! Я не шучу! Со мной нечего бахвалиться, я и не с такой могу справиться! Ты не знаешь, что значит семьсот овец. Это не то что какой-нибудь там один или два куска, а я и с ними умел управиться.

И он берет за дужку бадью, наполненную породой, несет ее к стволу шахты, подвешивает к канату и звонит, чтоб тащили, а сам с порожней бадьей возвращается назад в штольню и снова принимается долбить землю. Мысли его носятся за овцами по горным полонинам, и он, чтобы разбить одиночество и темноту, любуется воображаемыми картинами, говорит о них и с глиной, и с кайлом, и с порожней бадьей, и с топором — больше нет у него товарищей здесь, в этой глубокой бездне.